— Неужели нельзя убить их перед тем, как есть? — с отвращением сказал он.
— В тебе проснулось человеколюбие? — Матка со звонким хрустом перекусила кость.
— Тебе нужно столько ухищрений, чтобы наесться?
Матка устало покосилась на Тасманова.
— Тасманов, тебе надо все объяснять?.. Я не человек. Пожирание жертвы для меня — не рутинная потребность, а удовольствие и священнодействие.
— У меня болит голова, — ответил он.
Матка удивленно пожала плечами и аккуратно затолкала в пасть изуродованную кисть человеческой руки.
Тасманов закрыл руками лицо. Он внезапно ощутил потребность подумать хоть о чем-нибудь утешительном, чистом; но, сколько ни перебирал воспоминания, не мог найти ни единого мгновения своей жизни, которое провел бы в радости или хотя бы в покое, без темной бури раздиравших душу страстей.
— Знаешь, о чем я тут подумал… — почти неосознанно произнес он вслух. — Кажется, я всю жизнь только и делал, что пожирал жертвы. А теперь… показалось… может, есть какое-то другое, как ты выразилась, священнодействие? И еще… что, наверное, настоящей жизни я никогда и не знал вовсе…
Матка, сидя на кровати, молчаливо наблюдала за ним ничего не выражающими глазами; дослушав, она отвернулась, засунула две дополнительные конечности в стоявший у изголовья кровати небольшой кокон, выволокла оттуда захныкавшую девочку лет пяти и, обхватив челюстями ее растрепанную голову, азартно надкусила череп.
Поддавшись необъяснимому порыву, Тасманов вырвал обмякшее тело ребенка из рук Матки и швырнул труп через всю комнату.
— Никогда больше не смей так делать! — в бешенстве крикнул он, не вполне отдавая себе отчет в том, что именно он имеет в виду.
Обозленная тем, что у нее вырвали кусок из пасти, Матка зашипела от ярости.
— Чем ты вечно недоволен? — проскрежетала она, и на этот раз в ее голосе слышалось значительно больше холодных каменных нот, чем соблазнительных человеческих. — Все твои сородичи обречены, все они станут моими жертвами в той или иной форме, или уже стали. А ты живешь в полнейшей беспечности, и я еще терплю твои вздорные выходки, и ты платишь мне упреками вместо благодарности?!
— Это я, по-твоему, должен быть благодарен?! — крикнул в ответ Тасманов. — Я создал тебя, я вызвал тебя из камня, я предоставил в твое распоряжение человеческий мир, отдал тебе все, что у меня было, и после этого ты делаешь мне одолжение, предлагая оставаться при тебе в качестве сексуальной обслуги? По-твоему, это все, чего я заслуживаю? Это не я тебе, а ты мне должна быть благодарна!
Некоторое время Матка в замешательстве смотрела на Тасманова, а затем хищно щелкнула челюстями.
— Если ты предпочитаешь разделить участь остальных людей, я могу это устроить, — с угрозой произнесла она.
— Я не о том говорю, — с досадой возразил Тасманов, упал поперек кровати, взглянул в потолок и, запнувшись, попытался сформулировать свои чувства, для чего ему пришлось вспомнить совершенно нетипичные для него выражения. — Я говорю, что… что настоящее совершенство — это способность отдавать и… жертвенность. Что все это людоедство… безумие какое-то. Иногда найти себя… значит себя потерять, — не подобрав более слов, он вопросительно взглянул на Матку.
— Я ничего не поняла, что ты сказал или хотел сказать, — бесхитростно ответила она.
Тасманов взглянул на свои руки так, словно впервые их увидел.
— Господи, что я натворил, — простонал он, — к чему я иду, какого черта я здесь делаю?.. — Он поднялся и впервые взглянул на Матку отстраненным взглядом. — Я создал тебя самодостаточной и неспособной к самоограничению. Я замышлял тебя по своему образу и подобию. Но теперь я понимаю, что самое главное, самое… совершенное чувство — это любовь. Я полюбил тебя, и круг замкнулся.
Матка слушала его с встревоженным выражением лица, и на какое-то мгновение Тасманову даже показалось, что она поняла его. Но Матка, покачав головой, нерешительно спросила:
— Слушай, а ты часом… ну, мало ли, там у себя в мастерской… не заразился каменной нитью, а? Вот на первичной стадии… особенно при попадании спор в нервные центры… у людей именно такие возникают… — Матка неопределенно помахала клешней у виска, — отклонения…
Внезапно Тасманова опять одолел приступ беспричинного хохота. Он засмеялся и не мог остановиться.
Тасманов отказался от встреч с Маткой и некоторое время провел в состоянии, близком к помешательству. Впервые он взглянул на свою предшествующую жизнь со стороны и пришел в ужас. Все казалось случайной последовательностью каких-то извращенных, ничем не оправданных причуд. Но Тасманову несвойственно было долго предаваться бесплодному отчаянию. Решив про себя, что по сути проблема состоит в равнодушии к нему Матки, он пришел к выводу, что их отношения следует изменить, и сделать это надо прежде, чем Матка привыкнет исключать его из своих планов на будущее. К порокам его причислить или к добродетелям, но Тасманов в полной мере обладал незаурядным свойством смотреть всегда только вперед.
Некоторое время спустя после последнего разговора с Маткой Тасманов поинтересовался у имаго ее местонахождением и поехал в Божиярск. Особей в городе заметно прибавилось; тысячи каменных теней шевелились, как темное море, над изломами опустошенного ландшафта. Некоторые, словно огромные стрекозы, с шумом и всплеском цветных отсветов встряхивали жесткими крыльями, некоторые ползали по расчертившим город провалам, как по ранам, некоторые вдруг срывались с поверхности и исчезали куда-то, заложив в воздухе молниеносный зигзагообразный вираж, некоторые сидели неподвижно, глядя прямо перед собой, и их пустые глазницы напоминали гладкие темные зеркала.
У Матки по мере освоения жизненного пространства появилась привычка слоняться иногда по городу без дела; на этот раз Тасманов нашел ее в облепленном неуклюжими колоннами и тяжеловесными гипсовыми завитушками здании местной администрации. Она зависла на потолке напротив блеклой старинной гравюры; разглядывание изображения в перевернутом виде, по всей видимости, не мешало Матке его понимать.
— Смотри-ка, под этим зданием раньше была тюрьма! — указала она одной из клешней на рисованные ряды решеток. — Похоже, люди тоже предпочитали держать жертвы под землей. Все-таки были у вас зачатки правильного понимания некоторых вещей! — засмеялась она.
Тасманов без лишних церемоний взял один из стульев с выцветшей потертой обивкой и сел к тянувшемуся через комнату длинному рассохшемуся столу для переговоров.
— Знаешь, я тут кое-что придумал, — решительно сообщил он, отвечая скорее на собственные мысли, чем на ее слова.
— Надеюсь, ты обойдешься без философских отступлений, как в прошлый раз? — насторожилась Матка, припомнив их последний разговор.
— Мне прошлого раза тоже хватило, — холодно отозвался Тасманов. — Я пришел поговорить не о прошлом, а о будущем. — Он выдержал паузу, как бы предлагая ей сосредоточиться. — С тех пор, как ты появилась, я прекратил свои исследования. А между тем я работал всю жизнь, и праздность меня раздражает. Из-за отсутствия достойной задачи я начал предъявлять тебе незаслуженные упреки. Однако ты, хоть и превосходишь по своим качествам всех живущих на этой земле, все же можешь стать еще более совершенной. Я хочу продолжить свои опыты, чтобы ты стала достойна даже большего восхищения, чем я испытываю сейчас.
Когда Тасманов ставил перед собой конкретную задачу, он при необходимости мог продемонстрировать и абсолютно не свойственное ему красноречие. Он давно заметил, что в случае с Маткой грубая лесть служила самым надежным источником взаимопонимания.
Матка аккуратно перебралась с потолка на стол, обхватив его конечностями с обеих сторон и по привычке держа голову в неестественном с точки зрения человека положении, чтобы видеть все в перевернутом состоянии.
— Что ж, отрадно слышать осмысленную речь, — осторожно заметила она. — Но… и что же ты собираешься во мне… усовершенствовать?..
— Для этого мне нужно изучить исходный материал, — без запинки пояснил Тасманов. — Предоставь в мое распоряжение образцы, ответь на мои вопросы, и мои предложения тебя не разочаруют.
Матка приблизилась на несколько шагов, развернула голову в нормальное положение и посмотрела на Тасманова без всякого выражения, но он всем телом, словно по нему ездил асфальтовый каток, чувствовал, как она сканировала его мысли с придирчивой тщательностью, стараясь взвесить для себя последствия подобной сделки.
— Хорошо, — прошелестела она наконец.
Из книги Чероны-Бели "Открытие памяти":
Приближаясь к рассказу об обстоятельствах, сопутствовавших моему появлению на свет, я должна подчеркнуть специфическую перемену в мировоззрении моего отца. В какой-то момент его извращенная натура отшатнулась от собственных пороков перед лицом абсолютного зла, воплощенного в его ужасном создании, и он понял меру своих прежде безудержных притязаний. Конечно, это не сделало его ни великодушным, ни милосердным; для него, как и для моей ужасной матери, было потеряно все. Однажды связав с Маткой свою судьбу, он был призван разделить с ней ее преступления и ее смерть. Однако его наблюдения касательно принципов ее существования, продиктованные причудливой смесью необузданных амбиций и безответной страсти, подкрепленные его гениальной одаренностью и беспрецедентным опытом близкого общения с Маткой, составили бесценный материал для исследований, благодаря которым мне впоследствии удалось разработать оружие против паразитарного камня, уничтожить расплод и положить конец произволу Матки на этой земле.