Ну, нравлюсь? Тогда побежали. Ну?
Вот теперь все. Двенадцать. «Взвод» это называется, если не путаю. А я не путаю, я ведь Тайная. Вот и посмотрим, Тайная ты или девчонка безмозглая. Приближаются. Двести шагов. Твоих шагов, Тайная, а им и ста хватит. Ладно, наоборотника кругом… Вот этот сорвем, пусть дымит, а вот эти – с корнем вырвем, не потревожим.
Стоят, скалятся, глазеют. Прямо на разграбленных зарослях. Вдыхайте, любовнички. Теперь разозлить мне вас надо, вот что. А то травка в голове все перепутает. Все, да не то.
Ножик-то вот он, в руке пляшет. Нехорошо так пляшет, привычно. Насторожились, бычки молоденькие, это правильно. Только все равно еще с ножичка взгляд на прелести девичьи перескакивает. Плохо, не дошло еще. Ну, держите.
Теперь попасть бы. Букетик сминаем осторожно и солдатне в харю. А ножичек следом. Убила? Да в мыслях не было. Я же травку покромсать хотела. На салат.
Жарко…
Отпустило… Не нашел, к чему придраться, Огромный-Сильный. А солдаты?
Смеюсь. По траве катаюсь. Голый живот ладошками держу. Может, еще браслет пожевать? Нет, хватит. Сама успокоюсь.
Валяется солдатня. Не смеется, не двигается, на голую девицу не таращится. Мертвые потому что. Совсем.
Хорошая травка – наоборотник. Ею батлаты из земли выманивают. Батлат – он тупой, овощ все-таки, знай себе в землю зарывается. Как его доставать, не раскапывать же всю нору. Берут немного травки наоборотной, ломают стебельки, чтоб испугалась она и дым пустила – и бросают к батлату в нору? Тот ему голову затуманит, – или что там у них, у овощей полуразумных, – переставит все с ног на голову, батлат и полезет. Вверх. А думать будет, что вниз. А наверху сам к крестьянам бросится, засучит листами своими загребными – потому что любит он их, а не боится, потому что травка наоборотная. Так-то.
А солдатик-то один живехонек. Шатается, но стоит. Дымок белесый постепенно из глаз уходит. А ужас – появляется. Смотрит он этими глазами в мои невинные, тринадцатилетние.
– Что?.. Что ты сделала?
Ух, вас еще и язык выучить заставили. Хотя, Наставник сказал, вам машинкой в голову пшикнут – вот вы уже и язык знаете, еще пшикнут – драться умеете. А убивать-грабить-насиловась вас и учить не надо. Сами с усами. Других не держат.
– Отвечай, тварь!
Как заговорил. А ты эту тварь не так давно обнимать-целовать хотел, да на поцелуях бы не остановился. А теперь «тварь»… Да ты, солдатик, сам себе трава наоборотная.
– Что я сделать могу, немощная? Это любовь вам мозги попутала. Вот стал друг недругом, а страх – начальником. Поубивали друг друга. А ты, видать, самый сильный. Всех положил, один остался. Ну что, хочешь еще меня любить, молодец?
Медленно замахиваешься, солдатик. Я и ножик подобрать успела, и взмахнуть им, и обратно на траву усесться. Чтобы пеплом не засыпало. Где мне потом прах твой от кожи девической, бархатной, отмывать прикажешь? Сожгли вы баньку и Дома пожгли, селян убили, а кого не убили, поиздевались и на Убой пустили, под лазер свой или чем там ваш Светлый-Мудрый судьбы вершит. А вас от него амулет защищал, вот он, треклятый, раззолоченный, простенький генератор поля. Не защитного, а так – посигналить. Думал, сволочь, я тебе венку какую на шее немытой вспороть хочу? Хотелось, да жгло слишком. Пришлось ремешок украшеньица твоего ножичком ковырнуть, так, из любопытства девичьего.
Все. Стоп. Хватит. Прекратить. Амулет у меня. Солдаты мертвы. Хватит. Можно никуда не бежать. Можно выкинуть из головы прибаутки, больше незачем… Можно убрать нож, привязать ремешок покрепче. Можно вернуться на площадь и поискать сарафан. А еще…
Можно упасть и заплакать.
Хорошее растение поцелуй-цветок. И название точное – так уста и тянутся бутон голубенький облобызать. Целую.