Сапер покатал по столу белую капсулу и толкнул ее Мухину. Виктор накрыл ее рукой и долго не решался оторвать ладонь от теплого пластика. С того момента, как он очнулся в «девятке», прошло чуть больше суток. За это время он прожил три жизни: не буквально, но по тому опыту, что отложился в памяти, – да, прожил. И это были его собственные, настоящие жизни. И сейчас ему предлагали четвертую – сразу, без передыху. А потом будет пятая, шестая, седьмая – пока он не научится плевать на все эти условности. На все эти жизни, смерти и что там еще бывает?
– Мозги у меня не выкипят? – спросил он.
– Обязательно выкипят, – заверил Константин. – Соберем и обратно засунем. Погоди, не на кухне! Я тебя отведу. Тазик больше не понадобится – тебе, вроде, уже нечем…
Комната Мухина находилась посередине – квадратов пятнадцать, не маленькая, с кремовыми стенами. Цвет Виктору не понравился, но он решил не придираться. Обстановка была примерно такой, как он и ожидал: полуторная кровать, телевизор, гардероб с пустыми вешалками и кондиционер.
– Станок и зубную щетку найдешь в ванной, – сказал Константин. – Будут еще пожелания – запишешь, охрана доставит.
– Какие тут пожелания?..
– Ну, не знаю. Один… член нашего коллектива, например, повесил у себя шторы. В пику Сан Санычу.
– Разве бабу попросить…
– Это пожалуйста, через полчаса привезут.
– Надувную? – хмыкнул Мухин.
– Естественно. Все, не буду мешать. Да!.. Снадобья Шибановские вон там, – он показал на тумбу под телевизором. – Но это потом, у тебя уже есть. Расслабляйся.
Виктор прилег на кровать и повертел во рту капсулу. Закрыв глаза, он попытался представить себе слой, в который сейчас попадет. Он мечтал перенестись в какую-нибудь утопию, где женщины играют на арфах, мужчины пьют из золотых кубков, а дети не умеют плакать. Где никто не снимает порнуху, потому что любовь – это не ремесло, а искусство. Где никто не нюхает «снежок», потому что всем и так весело. Где никто не стреляет, потому что негодяй сам в отчаянии посыпает голову пеплом и удаляется в пустыню…
Виктора устроил бы вариант и попроще, без кубков и арф, но ничего, кроме трех лесбиянок, он так и не придумал.
Вскоре безвкусная скорлупка начала растворяться, и на язык попало что-то сладкое. Мухину захотелось выплюнуть.
Он проглотил.
Глава 7
Виктор приподнял горелое одеяло и, убедившись, что муравьев нет, откинул его в сторону. Под сырой ватой оказался темный щебень, не сильно утрамбованный. Ковырнув его лыжной палкой, Мухин увидел почерневшую книжку, тоже сырую, и какие-то облупленные железки. Культурный слой здесь был не глубоко, и поиски определенно имели смысл.
– Сука!..
Мухин копнул еще и наткнулся на синий закругленный бок – не то кастрюлька, не то жестяная коробочка. Встав на колени, он разгреб мелкую бетонную крошку и достал будильник. Стряхивая налипший песок, Виктор повертел находку в руках и чуть не закричал от радости – будильник был механический. Электронный тоже мог бы сгодиться, но это товар на любителя, а механический, да если еще и работает…
Он тронул заводную ручку и, прижав часы к уху, прислушался. Внутри тикало. Не веря такой удаче, Мухин чуть-чуть, на пол-оборота, повернул второе колесико и медленно совместил стрелки. Над кучей обломков разнесся пронзительный звонок. Виктор вскочил и, потрясая будильником, исполнил победный танец. Два-три дня он будет сыт, а если хорошенько поторговаться, то пожалуй, что и четыре.
– Сука!! – крикнули сзади, и Мухин наконец сообразил, что его кто-то зовет. – Ты оглох?!
На тротуаре стоял дюжий мужик – по пояс голый, в блестящих хромовых сапогах и с пустыми пулеметными лентами крест-накрест. Виктор его, кажется, не знал – по крайней мере, не помнил. Он привык не различать людей – они узнавали его сами. Когда им было нужно.
– Сука, бегом сюда!
Мухин сунул будильник за пазуху и, спрыгнув с треснутой плиты, поскакал по кочкам.
Мужик в лентах не носил бороды, и это бесспорно свидетельствовало о его высоком статусе. Если человек имеет возможность бриться, то у него наверняка есть еда, а может, и еще что-нибудь полезное.
– Курить хочешь?
Виктор часто закивал.
– А я тоже кой-чего хочу, – сказал бритый, доставая из-за спины майонезную банку.
Про майонез все давно забыли, и удобные маленькие банки с крышечкой использовали для хранения окурков, но называли их по-прежнему – майонезными. Кроме того, банки были стеклянные, и любой сразу видел, сколько в них курева и какого оно качества.
Мужик с лентами держал почти полную. Там были бычки и с фильтром, и без, но главное – не было папиросных гильз. На этом Виктор уже попался: однажды ему насыпали целый кулек, он думал, что хватит на неделю, но все место в пакете занимали мундштуки от папирос, никчемные бумажные трубочки. Табака он с них не натряс и на затяжку, а гильзы случайно промочил под дождем и, всплакнув, выкинул.
Однако теперь ему предлагали настоящее курево, первый сорт. Мухин сразу приметил длинную изогнутую сигарету – почти не тронутую, ну разве что слегка.
– Сестрица в берлоге? – спросил бритый.
– Давай банку.
– Не бойсь, не обману. На фига мне тебя обманывать, если я могу ноги тебе переломать.
Виктор испуганно поднял голову. Да, такой может. И не только ноги.
– В смысле, мог бы, – поправился мужик. – Но не ломаю же! Пошли.
– Да куда ходить-то? Жди здесь, – проговорил Мухин, не спуская глаз с длинного окурка. – Слушай, тебе котлы не нужны?
– Зачем они мне?
– А я откуда знаю? – Он все же полез за будильником, но тот провалился к самому животу, и Виктору пришлось развязать пояс.
Последний месяц он ходил в толстом махровом халате, обрезанном выше колена – чтоб не мешал лазить по развалинам. Из лишнего куска получился хороший шарф, широкий и плотный. Но сегодня было тепло.
– Сука, не томи, а то передумаю, – предупредил бритый. – Я-то без бабы не останусь, а ты член курить будешь.
На «член» Виктор не обиделся, а вот «сука» его немного задела, но возражать он не посмел.
– Сейчас приведу, – буркнул он, почесав лоб. – Аванс давай.
Мужик высыпал на ладонь несколько бычков – так себе, «на пару дохлых», как в армии говорили. Мухин брал их бережно, по одной штуке, и раскладывал по карманам.
– Сука!
– А?..
Его и самого удивляло, что он отзывается на это слово, но получалось как-то автоматически, минуя сознание. Он снова поскреб лоб – неистово, ногтями.
– Пока ты телишься, у меня все желание уйдет. На тебе еще, Сука, только быстрее!
Мухин собрал окурки и помчался к берлоге. По дороге он драл жестким рукавом лоб и все никак не мог остановиться. И еще его беспокоила «сука». Она тоже как будто чесалась – ворочалась в мозгу, царапая его своей шкурой.
Богатый мужик произнес эту «суку» не как простое слово, а как слово с большой буквы, точно оно было самостоятельным. А в чем разница-то, спросил у себя Мухин. А разница в том, что просто «сукой» можно назвать любого, а «Сукой» – нет. Такая ерунда со всеми словами происходит. Взять, допустим, слово «сапер». Если оно с маленькой буквы пишется, то это дело одно, а если с большой…
При чем тут Сапер?!
Виктор споткнулся о торчащий кирпич и, взмахнув руками, с грохотом рухнул на лист рваной жести. Бритый расхохотался, будильник под халатом звякнул невпопад и сразу умолк. Мухин стиснул зубы и взял закопченный осколок стекла. Протерев одну сторону, он поднес ее к лицу. В черном зеркале отразилась клокастая борода, ввалившиеся глаза и расчесанный до крови лоб – с крупной наколкой СУКА.
Его имя. Такое уж у него здесь имя…
Еще он был Витей – но только для сестры. Все остальные обращались к Мухину согласно начертанному на челе, и даже он сам – хотя он об этом и не задумывался, – звал себя так же.
«Сукой» Виктор стал давно, еще до прихода Дури, – тоже, кстати, с большой буквы, хотя Дурь была уже потом, значительно позже.
А до нее была обыкновенная жизнь – настолько обыкновенная, что о ней и сказать-то нечего. Действительно, что мог сказать о своей жизни пятнадцатилетний Витя Мухин? Ну, что он самый лучший… Что он, безусловно, скрытый сверхчеловек или, как минимум, герой, который пока еще себя не проявил. И в то же время он самый несчастный. Или нет, лучше невезучий, «несчастный» – это слишком обреченно. А что еще?.. Ну, что учителя задолбали, это понятно. Что пиво в банках выглядит круче, но в бутылках – вкуснее. И что Верка из пятого микрорайона чего-то крутит… Точнее, это он с ней крутить пытался, а она, сука…
Так у него и появилась вторая татуировка. Первую – оскаленную волчью пасть на правом плече он сделал еще в четырнадцать. Дворовый мастер Шип, сам уже судимый, честно предупредил, что за волка, в случае чего, придется отвечать. «В случае чего» – это, ясно, на зоне. Витя немножко дрейфил, но настоял на своем. Оскал получился посредственный, волком там и не пахло – не то собака, не то вообще крокодил какой-то. И если б даже угораздило Витю сесть, то за крокодила с него вряд ли стали бы спрашивать…