Из глубины зала, со стороны двери, в ее сторону двинулась мужская фигура в бело-желтом одеянии, в которой Фрида узнала Саладина, своего посвятителя в Орден. В руках он нес картину. Он подошел к креслу, в котором сидела Фрида, и поставил полотно у подножья возвышения. Это была «Верховная жрица». Затем он направился к алтарю. Поднявшись на верхнюю ступень, Саладин склонился перед ним, взял лежавшую там книгу и трижды поцеловал ее. Фрида разглядела название, это была «Книга Закона». Он раскрыл ее и положил перед собой на ступеньку ниже.
— Делай, что изволишь — таков весь закон. Провозглашаю закон света, жизни, любви и свободы во имя и-а-о.
— Любовь есть закон, любовь в соответствии с волей, — прозвучал в ответ ему хор голосов.
Он сошел со ступеней, встал неподалеку и сделал странные пассы руками. Фрида увидела, как всколыхнулось темное облако людей, повторяя за ним движения. В гулком помещении снова зазвучал его голос, присутствующие хором подхватили слова.
— Верую в единого, тайного и невыразимого господа; и в единую звезду в сонме звезд, из огня которой мы созданы и к которому мы возвратимся; и в единого отца жизни, тайну тайн, имя же его хаос, единственного наместника солнца на земле; и в единый воздух, питающий все, что дышит. И верую в единую землю, нашу общую мать, и в единое лоно, из которого все люди произошли и в котором они упокоятся, тайну тайн, имя же ее Бабалон. И верую в змея и льва, тайну тайн, имя же его Бафомет. И верую в единую Гностическую Католическую Церковь света, жизни, любви и свободы, чье слово закона есть Телема. И верую в общение святых. И, поскольку пища и питье преобразуются в нас ежедневно в духовную сущность, верую в чудо мессы. И исповедую единое крещение мудрости, посредством которого мы совершаем чудо воплощения. И исповедую, что моя жизнь едина, единственна и вечна, она была, есть и грядет. Аум, Аум, Аум…6
Телемитская молитва разнеслась по залу. Заиграла музыка, в центр помещения вышел Давид, в руке его был кинжал. Он прикоснулся рукой ко лбу и издал гортанный звук «атээ», затем дотронулся до груди, сказав «мальхут», прикоснулся к правому плечу — «вэ-гвура», к левому — «ве-гдула». Потом соединил ладони в районе солнечного сплетения, по-прежнему сжимая в одной из них кинжал, и издал дрожащее «ля-олям». Наконец, он вскинул руку с кинжалом вверх и произнес «амен».
Стоя к Фриде лицом он стал чертить в воздухе пятиконечную звезду, рука его замерла, голос провибрировал «йод-хей-вав-хей». Проведя кинжалом в воздухе дугу, он повернулся к Фриде боком — «адонай». Еще дуга, теперь он стоял спиной — «эхйэ». Снова поворот, дуга и пентаграмма в воздухе — «агла».
Затем он развернулся к ней, развел руки в стороны и заговорил:
— Передо мной… Раваэль. Позади меня… Габриэль. Справа от меня… Микаэль. Слева от меня Уриэль. Вокруг меня пылают пентаграммы, и в колонне сияет шестиконечная звезда.
Когда он произносил имена, голос его звучал иначе, будто звуки вырывались не из гортани, а прямо из утробы. Он повторил крестное знамение, с которого начал ритуал, поочередно прикасаясь ко лбу, груди, плечам, и завершил его словом «амен».
Фрида сидела не шевелясь, еле дыша, совершенно не понимая, что происходит и какова ее роль в этом действе. Давид приблизился к ней и нараспев заголосил:
О, Ты, кто есть Я, и превыше всего, что я есть,
Кто не имеет природы и имени,
Кто есть, когда все помимо Тебя исчезает,
Ты, сердце Солнца и его тайна,
Скрытый источник всех ведомых и неведомых вещей,
Ты, отстраненный и единственный,
Ты, огонь истины в тростнике,
Вынашивающий и порождающий,
Источник и семя жизни, любви, свободы и света,
Ты, неименуемый и незримый,
Тебя я призываю, огонь слабый и чистый,
Пылающий, как мои стремления ввысь.
Тебя я призываю, Сущий,
Тебя, сердце Солнца и его тайна,
И та святейшая мистерия,
Которую я воплощаю.
Явись же, о Ужасающий и Премилостивый,
В сыне своем, согласно закону!
Его песнь подхватил хор:
Ибо Дух Святой — Прообраз Отца и Сына,
Муж-жена, сущностный и единый,
Муж, сокрытый в женском образе,
Слава и поклонение в вышних
Тебе, о Голубь, Божество человеков,
Сущность, стремительно и торжественно несущаяся
Чрез зимнюю вьюгу к сиянию весеннего солнца,
Слава и поклонение Тебе,
О сила Мирового ясеня, чудесного древа!
Настала тишина. Через несколько мгновений в зале снова зазвучал голос Давида, но уже по-другому — проникновенно, вкрадчиво:
Катятся по кавернам материи, по несменным границам мира!
Твои дикие катятся волны эфира! Систрон, звучи, потрясай!
Громкий шум в крае смерти везде издавай,
С Духа племенем в сути своей пребывай!
И звучи, возглашай!
— Слава Тебе от позлащенной гробницы! — раздалось мужское многоголосье.
Давид продолжил:
Тусклый свет в мире тьмы, в коем узники в бегстве трепещут!
Тусклый свет в неба сумраке — для Рассвета внутри!
Свет на челе, жизнь в ноздрях, любовь в груди,
Твое Солнце Блестящего Гребня! Звезда Зари!
Сияй, свети!
— Слава тебе от ждущего лона! — подхватили женщины.
Пламя по небу рвется колесницею Солнца!
И касается Запада юными света перстами утра!
Пламя, двигатель, что возбуждает огонь у меня!
Сжигай тьму, буди море, возвещая свет дня!
Пылай, пылай!
— Слава тебе от земли невспаханной! — пропели мужчины.
Коронуй Ее, коронуй Ее звездами как цветами девственного венка!
Коронуй Ее, коронуй Ее Светом и пламенем сокрушающего Меча!
Коронуй, любовью Ее коронуй — к деве, матери и жене!
Слава Исиде! Слава Жизни Владычице, Госпоже!
Коронованная Исида!
— Слава тебе от девы посвященной! — зазвучал женский хор.
Саладин взял с алтаря корону из серебристого металла и с полупоклоном передал Давиду. Тот приблизился к Фриде и надел ей на голову венец.
— Что происходит, Давид? — шепотом спросила она.
Вместо ответа Давид взял ее за запястье, в другой его руке блеснул сталью кинжал. Фрида дернулась, попыталась подняться. Но на плечи ей опустились чьи-то руки, она обернулась, сзади стоял Саладин. Пальцы Давида оказались не по-старчески сильными, они впились в ее руку, будто стальные скобы. Фрида ошарашенно смотрела на него..
— Что вы делаете? — почти теряя сознание, еле слышно проговорила она.
— Доверьтесь мне, Фрида. Наивысшая жертва — это кровь мага…
И снова его взгляд!
Она почувствовала прикосновение холодного лезвия к коже чуть выше запястья, увидела проступающие под ним багровые капли и провалилась в черное небытие.
XIV.
Солнце
Понятное дело, Замятин был зол! Тут тебе и смазанный отпечаток, и новый след, связанный с педофилом Сидоровым. Можно сказать, что впервые с того момента, как на нем повисло это дело, майор почувствовал азарт, вытесняющий головную боль, которая мешала ему думать. В нем, наконец, назрела внутренняя решимость пуститься по призрачному следу, не цепляясь ни за какие сомнения. И вот тебе раз! Обломись, майор. Накоси, как говорится, выкуси! Почти уже дорогой его сердцу маньяк перекочевал в цепкие лапы ФСБшников. Ну, насчет «дорогого» — это Замятин, понятно, хватил лишку. Действия сатаниста вызывали в нем отвращение и тихое бешенство. И все же взять его должен был он!
Ладно, посмотрим теперь, как федералы будут выкручиваться. Очень интересно. С учетом того, что наш неугомонный друг крошит всех чуть ли не каждый день, хвататься за сердце теперь придется им. А Замятин преспокойненько займется нормальной, обычной и привычной мокрухой. Без нервов и суеты.
Несмотря на то, что Иван Андреевич пришел к этой мысли, как бы желая ободрить себя, на деле она произвела на него обратный эффект. Он подпер щеку ладонью и загрустил. Посидел так немножко, а потом хрястнул кулаком по столу и решил, что имеет право напоследок наведаться к жертве педофила, от матери которой поступило заявление на Сидорова. Ну очень уж все прозрачно! Ему за это самоуправство, конечно, и по шее влететь может. Но что-что, а шея-то у Замятина крепкая, выдержит.
Иван Андреевич милейшим голосом договорился о встрече с гражданкой Савченко, которая много лет назад была маленькой девочкой Юлей Решетниковой, но по факту оказался жестоко разочарован. Многодетная мать встретила его в уютной квартире, где проживала с мужем и тремя детьми, и никаких признаков психического расстройства — последствий детской травмы — не явила. Все у нее, похоже, было прекрасно, что майора весьма раздосадовало. В определенном смысле, разумеется. Усадив Замятина на чистенькой кухне, Юлия Игоревна налила ему ароматного чаю и объявила.
