Как у главы Национального Совета безопасности, у него были неотложные дела, а может, он боялся услышать какие-нибудь безумные приказы о возмездии от человека, охваченного отцовским горем.
Незадолго до возвращения Джефферсона Фрэнсис Кеннеди успел понять, что его жизнь отныне будет совершенно иной, возможно, даже вышедшей из-под его контроля. Он старался, чтобы гнев не вмешивался в его мысли.
Он припомнил стратегические совещания, на которых обсуждались подобные ситуации, и Артур Викс настойчивее всех требовал самых жестких мер, приводя в пример экс-президента Джимми Картера.
— Когда Иран захватил заложников, — говорил он, — Картер должен был действовать с позиций силы, чего бы это не стоило. Поэтому, когда он захотел переизбрания на новый срок, общество с презрением отвергло его, ибо люди не могли простить ему перенесенные ими унижения, то, что самая сильная держава в мире вынуждена была есть дерьмо, которым ее облила маленькая страна.
— Картер предвидел это, — сказал Отто Грей, — он был очень порядочный человек. Он ставил задачу возвращения заложников живыми выше своего переизбрания.
— Конечно, Картер человек порядочный, — презрительно заметил Викс, — а что толку? Он взялся не за свое дело. Американцам было совершенно безразлично, вернутся ли заложники живыми. Во всяком случае, не за ту цену, которую мы заплатили.
— Все кончилось благополучно, — вставил слово Дэйзи. — Ни одного из заложников не убили, все они вернулись к своим семьям.
— Ты не учитываешь главного, — возражал Викс. — Картер проиграл выборы, тогда как все, что от него требовалось, это организовать нападение и истребить кучу иранцев, даже если бы в ходе этой операции были убиты заложники. Тогда бы его переизбрали.
— Вы знаете, — задумчиво произнес Юджин Дэйзи, — все могло произойти иначе. Допустим, Картер воздержался от военных действий, а заложники все равно убиты, тогда Картер, несмотря на свою чистую совесть, оказался бы, тем не менее, вышвырнут из Белого дома.
— Вымазанный дегтем и вывалянный в перьях, — добавил Викс с обычным своим презрением к неудачникам. — И с оторванными яйцами.
Фрэнсис Кеннеди не помнил, что он сам говорил в ходе того обсуждения, но сейчас он мысленно вернулся на сорок лет назад. Ему было семь лет и он играл на лужайке у Белого дома, бегал по траве среди цветов, по мраморным ступенькам с детьми Джона и дяди Бобби. И оба дяди, высокие, стройные, белокурые, играли с ними несколько минут, прежде чем поднялись, как боги, в ожидавший их вертолет. Ребенком Фрэнсис больше любил дядю Джона, потому что знал его секрет. Однажды он видел, как дядя Джон целовал женщину и потом увел ее в свою спальню, видел и то, как они через час вышли оттуда. Он никогда не забудет выражение лица дяди Джона, такое счастливое, словно он получил какой-то незабываемый подарок. Они так и не заметили мальчика, спрятавшегося за одним из столов в холле. В то простодушное время Служба безопасности не была так близка к президенту.
Вспомнились ему и другие эпизоды его детства, живые картины жизни власть держащих. Мужчины и женщины, гораздо старше его дядей, приветствовали их, как коронованных особ. Когда дядя Джон вышел на лужайку, заиграл оркестр, и все повернулись к нему и молчали, пока он говорил. Оба его дяди несли власть с достоинством. С какой уверенностью они ждали вертолетов, уносящих их в небо, как надежно они были окружены телохранителями, прикрывавшими их от опасности, как поднимались они в небо и как величественно спускались оттуда.
Их улыбки светились, в глазах читалось умение приказывать, фигуры излучали магнетизм. И при всем этом они находили время поиграть с маленькими мальчиками и девочками, их сыновьями и дочерьми, племянницами и племянниками, как боги, навещавшие маленьких смертных, которых они опекали.