Овидий - Наука любви (сборник) стр 11.

Гостю когда-то Минос замкнул все пути для ухода —
Гость на пернатых крылах по небу путь проторил.
Был уже скрыт в тайнике зачатый матерью в блуде
Бык-получеловек и человек-полубык,
И произнес строитель Дедал: «Минос-справедливец!
Плену конец положи: прах мой отчизне верни!
Пусть я не мог, гонимый судьбой, не знающей правды,
Жить в родимой земле, – в ней я хочу умереть.
Если не жаль старика – дозволь возвратиться ребенку.
Если ребенка не жаль – то пощади старика».
Так он твердил, и долго твердил, но тщетными были
Речи – пленнику царь выхода в путь не давал.
Это поняв, промолвил Дедал: «Теперь-то, умелец,
Время тебе показать, в чем дарованье твое.
Пусть и море, пусть и суша покорны Миносу,
Пусть ни земля, ни вода нам не откроют пути, —
Небо осталось для нас – рискнем на небесные тропы!
Вышний Юпитер, прости мне дерзновенье мое:
Я не хочу посягать на звездные божьи престолы —
Нет нам из рабства пути, кроме пути в небесах!
Ежели Стикс дозволит исход – поплывем и по Стиксу!
Новый пишу я закон смертной природе моей».
Часто беда изощряет умы. Возможно ли верить,
Чтобы шагнул человек ввысь по воздушной тропе?
Вот он перо за пером слагает в небесные весла,
Тонкими нитями льна вяжет одно к одному;
Жарко растопленный воск крепит основания перьев;
Вот уж подходит к концу новоизмышленный труд.
Мальчик веселый меж тем и пером забавлялся, и воском,
Сам не зная, что в них – снасть для мальчишеских плеч.
«Это, – молвил отец, – корабли для нашего бегства,
Это единственный путь к воле и отчей земле.
Всюду – запоры Миноса, свободен лишь воздух небесный;
Мчись по свободному ввысь, воздух полетом прорви!
Пусть, однако, тебя не влечет ни тегейская дева[62],
Ни Волопас, ни его спутник с мечом – Орион:
Только за мною одним устремись на полученных крыльях —
Я – впереди, ты – вослед: в этом – спасенье твое!
Если эфирный поток вознесет нас к недальнему солнцу —
Знай, не вынесет воск солнечных жарких лучей;
Если же крылья у нас заплещут над самой волною —
То маховое перо взмокнет от влаги морской.

Посередине держись! Лишь бойся недоброго ветра —
Пусть лишь попутный порыв дует в твои паруса».
Эти слова говоря, он ладит на мальчика крылья,
Новым движениям плеч учит, как птица птенца;
Сам на свое надевает плечо рукодельные снасти
И в неизведанный путь телом парящим плывет.
Срок полета настал. Отец целуется с сыном,
Не высыхает поток слез на отцовских щеках.
Холм был пониже горы, но повыше гладкой равнины —
Здесь для двух беглецов горестный путь начался.
Крыльями движет Дедал, озираясь на крылья Икара,
И не сбиваясь с пути, правит и правит полет.
Радует двух беглецов новизна, развеваются страхи,
Мчится отважный Икар, сильным крылом шевеля.
Видит летящих рыбак у воды с дрожащей удою,
Видит, и зыбкую трость в страхе роняет рука.
Наксос, и Парос, и Делос, любезный кларосскому богу,
Минули; с левой от них Самос прошел стороны,
С правой виднелся Лебинт и рыбная Астипалея
И подымался из вод остров Калимны лесной.
Вдруг юнец, по пылкости лет опрометчивый ранних,
Выше направил тропу, долу оставил отца;
Скрепы расслабились, воск растекся от ближнего солнца,
Ветра не может поймать взмах торопливой руки;
В ужасе он с высоты глядит в просторное море,
В сердце – трепетный страх, ночь наплыла на глаза,
Тает воск, бьет юнец бескрылыми воздух руками,
Чувствует смертную дрожь, не в чем опору найти.
Рушится он, крича: «Отец! Отец! Погибаю!» —
И захлестнулись слова темно-зеленой волной.
А злополучный отец (уже не отец!), восклицая:
«Где ты, сын мой Икар? Где, под какой ты звездой?
Где ты, Икар?» – вдруг видит в воде плывущие перья…
Кости укрыла земля, имя осталось волне.
Если Минос не сумел удержать человеческих крыльев, —
Мне ли пытаться унять бога крылатого взлет?

Но ошибается тот, кто спешит к гемонийским заклятьям
И с жеребячьего лба тонкий снимает нарост, —
Чтоб уцелела любовь, не помогут Медеины травы,
Ни заговорный напев ведомых марсам[63] словес.
Если бы только любовь могли уберечь заклинанья, —
Был бы с Цирцеей – Улисс и с Фасианкой – Ясон.
Да и девицам не впрок наводящие бледность напитки:
В души несут они вред и помрачают умы.

Прочь, нечестивые, прочь! Будь любезным, и будешь любимым.
Чтобы любовь заслужить, мало одной красоты.
Будь ты хоть сам Нирей, любимец былого Гомера,
Или нежнейший на вид Гилас, добыча наяд,
Чтобы любовь госпожи сохранить и ее не лишиться,
Ты приложи к красоте малую долю ума.
Ведь красота – ненадежная вещь, убывает с годами:
Чем протяженней она, тем ее сила слабей.
Вечно цвести не дано цветам длиннолепестных лилий;
Роза, осыпав красу, сохнет, шипами торча.
Так и в твоих волосах забелеют, красавец, седины,
Так и тебе на лицо борозды лягут морщин.
Дух один долговечен, – да будет тебе он опорой!
Он – достоянье твое до погребальных костров.

Не забывай и о том, что для всякой души благотворно
Знание двух языков и благородных наук.
Не был красивым Улисс, а был он красноречивым —
И воспылали к нему страстью богини морей.
Ах, сколько раз, сколько раз о поспешном грустила Калипсо,
И говорила, что нет в море дороги гребцу,
Как она вновь и вновь вопрошала о гибели Трои,
Чтобы на разный он лад все говорил об одном!
На берегу стояли они, и снова Калипсо
Об одрисийском вожде свой начинала расспрос.
Легким прутом Улисс (был прут в руке у героя)
Все, о чем говорил, изображал на песке.
«Вот, – говорил он, – стена» (рисуя троянские стены),
«Вот река Симоент, вот и палатка моя;
Вот и луг (нарисован и луг), обагренный Долоном
В ночь, когда пожелал он гемонийских коней;
Ну, а там стояли шатры ситонийского Реса,
Там я пробрался в ночи, пленных коней уводя».
Так он чертил и чертил, как вдруг волна, разливаясь,
Вмиг стирала с песка Трою, шатры и царя.
И говорила богиня: «Ты видишь, как смыла пучина
Столько великих имен, – ей ли доверишь ты плот?»

Не возлагай же надежд на красу ненадежного тела —
Как бы ты ни был красив, что-то имей за душой.
Лучше всего привлекает сердца обходительность в людях, —
Грубость, наоборот, сеет вражду и войну.
Ястреба мы ненавидим за клюв его дерзкий и коготь,
И ненавидим волков, хищников робких овец;
Но безопасно от нас кротких ласточек быстрое племя
И хаонийский летун[64], башен высоких жилец.
Прочь, злоязычная брань, исчезни, вредная ссора!
Сладкие только слова милую нежат любовь.
Жен мужья и жены мужей пусть ссорами гонят,
Словно меж ними в суде длится неконченый спор.
Это – супружества часть, в законном приданое браке,
А меж любовников речь ласкова будь и мила.
Вам не закон приказал сойтись к единому ложу —
Силу закона иметь будет над вами Любовь.
Пусть, к приятным словам склоняясь польщенной душою,
Будет подруга всегда рада увидеть тебя!

Тех, кто богат, я любви не учу – на что им наука?
Ежели есть, что дарить, – им мой урок ни к чему.
Тот без науки умен, кто может на всякую просьбу
«Вот тебе, молвить, и вот!» – с ним мне тягаться невмочь.
Бедным был я, любя, для бедных стал я поэтом;
Нечего было дарить – праздное слово дарил.
Бедный робок в любви, боится недоброго слова,
Бедный такое снесет, что не стерпеть богачу.
Помню, однажды, вспылив, повредил я прическу подруги —
Скольких мне дней любви стоила эта гроза!
Я ей рубашку не рвал, а она уверяет, что рвал я, —
Мне же пришлось на свои новую ей покупать.
Умные ученики! Не следуйте нашим ошибкам!
Пусть мой убыточный грех служит уроком для вас.
Схватки – на долю парфян, а учтивым подругам несите
Ласки, шутку и мир – все, что питает любовь.

Если подруга в ответ на любовь неприветлива будет —
Будь терпелив и крепись: жди, и смягчится она.
Ветку нагни, и нагнется она, если гнуть терпеливо;
Если же с силой нажать, то переломится сук.
Будь терпелив, по теченью плыви через всякую реку,
Ибо пустой это труд – против течения плыть;
Будь терпелив, и ты усмиришь и тигрицу, и львицу,
И неповадливый бык шею нагнет под ярмо.
Кто неприступнее был Аталанты, охотницы горной?
Но и ее получил сильный заслугою муж.
Часто Миланион под сенью дубравных деревьев
Плакал о доле своей, о непокорной любви;
Часто по слову ее таскал он охотничьи сети,
Хаживал на кабанов с пикою наперевес,
Раны знавал он тугой тетивы Гилеева лука —
Но уязвляла его глубже иная стрела.