Шкл<овский>: – трагедия совести.
Шток: объяснение, отчего произошла Революция.
Фил<иппов>: – Ветер канунов.
Пастернак: Фигура «Русской» (Ах, вы сени, мои сени), – раскинув руки и вперед… (лирика), другая фигура – с платочком, прячась за ним и отступая. Добин[70]
А все тот же таинственный голос почти из будущего говорящий, как подобает о стихах (из-за поворота) объясняет: «Если перв<ая> строка…
и все исходит из стиха: «До смешного близка развязка».
ЭрГэ ищет и находит ее корни в классической русской литературе. (Пушкин – «Пиковая дама». Гоголь… Достоевский – «Бесы» и вообще тянет к бесам, не замечая петербургской гофманианы и западные корни, напр., «Dis aliter visum»[71] Браунинга и «Эл<ьсинорских> террас парапет» Paul Valery.)
Некто Ч<апский> в Ташкенте церемонно становится на одно колено, целует руки и говорит: «Вы – последний поэт Европы» (1942 г.)
А некто из зазеркалия (Фонтанный Дом): «Это реквием по всей Европе» (1946).
Jean Blot в 1962. («Прошлое и настоящее судят друг друга и обоюдно выносят друг другу приговор».)
Берковский (Комарово, 1962 г.) видит в ней танец – она вся движение и музыка.
Жирмунский: «Поэма без Героя» – это исполненная мечта символистов, это то, что они проповедовали в теории, но когда начинали творить, то никогда не могли осуществить. (Магия)
Гинзб<ург> считает это же запрещен<ным> приемом.
Итак, вы видите, что когда говоришь об этом авторе, то кажется, что говоришь о многих, не похожих друг на друга людях.
ПРОДОЛЖЕНИЕ О ПОЭМЕ
<50> Вл. Муравьев, которому уже 23 года, пишет о поэме: «Вечный допрос? – Нет. Нечто более реальное – тождество поэзии и совести, расплата стихами…» (и дальше) [(Ташкент. 1942)].
Из писем читателей о поэме
Читательница о Триптихе «Это голос судьи. Это действительно лира Софокла». (Письмо.)
Черняк (дневник)………………………………………………………………………………………………………………………………………………
* * *<51> Когда в июне 1941 г. я прочла М. Цветаевой кусок поэмы (первый набросок), она довольно язвительно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об арлекинах, коломбинах и пьеро», очевидно, полагая, что поэма мирискусничная стилизация в духе Бенуа и Сомова, т. е. то, с чем она, м. б., боролась в эмиграции как со старомодным хламом. Время показало, что это не так. Время работало на «Поэму без Героя». За последние 20 лет произошло нечто удивительное, т. е. у нас на глазах происходит почти полный ренессанс 10-ых годов. Этот странный процесс еще не кончился и сейчас. Послесталинская молодежь и зарубежные ученые-слависты одинаково полны интереса к предреволюционным годам. Мандельштам, Пастернак, Цветаева переводятся и выходят по-русски, Гумилев перепечатывается множество раз, о Белом защищают диссертации и в Кембридже и в Сорбонне, о Хлебникове пишут длинные ученые работы, книги формалистов стóят les yeux de la tête.[72] У букинистов ищут Кузмина, у «всех» есть переписанный Ходасевич. Почти никто не забыт, почти все вспомнены.
Всё это я говорю в связи с моей поэмой, потому что, оставаясь поэмой исторической, она очень близка современному читателю, который втайне хочет побродить по Петербургу 1913, хочет сам узнать всех, кого он так любит (или так не любит). Представители ленинградской элиты спрашивают меня, в каком номере «Русской мысли» напечатана статья Н.В. Недоброво о «Четках», а кембриджец Антони Кросс пишет работу о «Четках» к 50-летию выхода этого сборника. (30 марта 1964).
Б.П<астернак> думал, что за границей интересуются им одним. Это было одной из его ошибок. Еще одно: по мере того как уменьшается интерес к Блоку – вырастает интерес к Андрею Белому, о котором сейчас все говорят. Но что, о Боже, будет с Сологубом, неужели он останется так прочно забыт. (Ал. Ремизова очень любят и помнят за границей.)
В Оксфорде настоящий культ Вячеслава Иванова («Свет вечерний» и статьи). Сэры Bowra и Berlin ездили к нему на поклон (между нами говоря, это было зрелищем для богов!?), ему разрешено все, вплоть до кровосмешения.
ЕЩЕ О ПОЭМЕ
<52> Х. У. сказал сегодня, что для поэмы всего характернее следующее: если первая строка строфы вызывает, скажем, изумление, вторая – желание спорить, третья – куда-то завлекает, четвертая – пугает, пятая – глубоко умиляет, а шестая – дарит последний покой или сладостное удовлетворение, – читатель меньше всего ждет, что в следующей строфе для него уготовано опять все только что перечисленное. Такого о поэме я еще не слыхала. Это открывает какую-то новую ее сторону.
Вообще все, что этот человек говорит о моих стихах, нисколько не похоже на то, что о них говорили или писали (на многих языках) в течение полувека. Ему как будто дано слышать их во сне, или видеть в каком-то заколдованном зеркале.
Про отдельные стихи он знает то, чего не знает никто и я всегда боюсь читать ему новое. Он никогда (ни разу) не задал мне ни одного вопроса о моих стихах или обстоятельствах, с которыми они связаны – об их месте в моей жизни. В его отношении есть что-то суровое и одержимо-целомудренное.
Это так не похоже на все остальное, с чем приходится бороться почти каждый день…
Москва. Ул. Мира, 19642 марта 1963 г. Ленинград после Москвы. (Значит, еще до 10-го марта в Комарове, когда возникла одна Элегия).
П<ОЭМА> Б<ЕЗ> Г<ЕРОЯ>
<53> Пушкин – Пиковая Дама (загл<ядывает> в окно)
Лермонтов – Улыбка Тамары (о Блоке)
Гоголь – (Валились с мостов кареты и оживш<ие> портреты)
Достоевск<ий> («Бесы» – самоуб<ийство> Кир<иллова>, I глава.)
Блок – («Крик петуший нам только снится»)
Браунинг – (подагра усадила. – Dis aliter visum)
Бердяев («мне всегда почему-то казалось»)
Вяч. Иванов
КЛАС<СИЧЕСКИЕ> СВЯЗИ
<54> Пушкин (Пик<овая> дама)
Лермонт<ов> (Улыбка Там<ары>)
Достоевск<ий> (Самоуб<ийство> Кир<иллова>)
Гоголь (кареты с мостов)
Блок (роза в бокале)
СТРОФЫ, СОДЕРЖ<АЩИЕ> ТРАГ<ИЧЕСКОЕ>
<55> 0. Первое посвященье
(А так как мне бумаги не хватило)
I. Шутки ль месяца молодого
(Значит мягче воска гранит)
II. Распахнулась атласная шубка
(Все равно подходит расплата)
III. Ты ли Путаница-Психея
(И иною дышишь весной)
IV. Сплю – мне снится молодость наша
(Иль подснежник в могильном рву)
V. Полно мне леденеть от страха
(Что смутится двадцатый век)
VI. И запомнит Крещенский вечер
(Он погибель мне принесет)
VII. Из года сорокового
(И под темные своды схожу)
VIII. Я зажгла заветные свечи
(И вино, как отрава, жжет)
IX. Это всплески жесткой беседы
(Стерегу последний уют)
X. Я не очень боюсь огласки
(И замаливать давний грех)
XI………………………………………
(Владыку Мрака
Вы не смели сюда ввести)
XII. Маска это, череп, лицо ли —
(Самый смардный грешник
Воплощенная благодать)
XIII. (Наоборот)
Не последние ль близки сроки
(Страшный праздник мертвой листвы)
XIV. (А вот посередине)
Крик петуший нам только снится
Гибель где-то здесь, очевидно,
Но………………………бесстыдна
Маскарадная болтовня
XV. (Это все всплывает не сразу
(Но ты будешь моей вдовою)
XVI. На площадке две слитые тени
(Чистый голос: «Я к смерти готов»)
XVII. Вздор, вздор, вздор…
(За одну минуту покоя
Я посмертный отдам покой)
XIX. Санчо Пансы и Дон Кихоты
(И безумья близится срок)
XX. А за ней в шинели и в каске
(И зачем эта струйка крови
Бередит лепесток ланит)
XXI. К прочим титулам надо и этот
приписать
(Вижу танец придворных костей)
XXII. Оплывают венчальные свечи
(Как проклятье в твоей груди)
XXIII. Твоего я не видела мужа
(Гороскоп твой давно готов)
XXIV. Были святки кострами согреты
(Только прочь от своих могил)
XV. Оттого, что по всем дорогам
(И кладбищем пахла сирень)
XXVI. И царицей Авдотьей заклятый,
(Как пред казнью бил барабан)
Иногда «траг<ическое> начинается в предпоследней строке.
XXVII. Бал мятелей на Марсовом Поле
([Кто лишь смерти молит у Бога…])
И кто будет навек забыт
XXIX. Все в порядке. Лежит поэма
(И виденье скрещенных рук)
XXIV. Мирная истор<ическая> справка
развертывается в страш<ную> картину
казни.
XXVII. «Бал на Марсовом Поле» (мятель)
переходит в заупок<ойный> гул
