– Прокатись-ка на ней, ковбой!
– Скажите «аминь», – сказал Баркли пастору Роулесу. – Во имя Христа, скажите «аминь».
– Аминь, – сказал пастор Роулес и сделал шаг назад, закрыв Библию с хлопком.
Баркли кивнул Хаусу. Хаус дёрнул рукоять. Смазанный рычаг пошёл назад и крышка люка упала. Вслед за ней провалился Трусдейл. Раздался громкий треск ломающейся шеи. Его ноги подпрыгнули почти до подбородка, а затем обвисли. Жёлтые капли окропили снег под его ступнями.
– Поделом, мерзавец! – крикнул отец Ребекки Клайн. – Сдох, мочась, как пёс на пожарный кран. Добро пожаловать в ад.
Несколько человек захлопали.
Зрители не расходились до тех пор, пока тело Трусдейла, всё ещё с чёрным клобуком на голове, не положили в ту же бричку, в которой он приехал в город. Тогда толпа начала разбредаться.
Баркли вернулся в тюрьму и сел в камере, которую занимал Трусдейл. Так он просидел десять минут. Было довольно холодно и он видел клубы пара, вырывающиеся у него изо рта. Он знал, чего ждёт, и, наконец, это случилось. Он поднял помойное ведро, в котором плескалась моча Трусдейла после последней бутылки пива, и блеванул. Затем он пошёл в свой офис и развёл огонь в печи.
Восемь часов спустя он всё ещё находился там, пытаясь читать книгу, когда вошёл Хайнс. Он сказал:
– Тебе надо спуститься в морг, Отис. Я хочу тебе кое-что показать.
– Что?
– Нет. Ты должен сам это увидеть.
Они пошли в здание «Похоронной Службы Хайнса». В задней комнате на холодном столе лежал голый Трусдейл. В воздухе пахло химическими препаратами и дерьмом.
– Они всегда валят в штаны, когда умирают таким образом, – сказал Хайнс. – Даже те, кто смело смотрит смерти в лицо. По-другому не бывает. Сфинктер расслабляется.
– И?
– Подойди сюда. Я думаю, ты по долгу службы видел вещи и пострашнее, чем пара обосранных штанов.
Они лежали на полу, почти вывернутые наизнанку. Что-то поблёскивало среди экскрементов. Баркли наклонился и увидел, что это был серебряный доллар. Он протянул руку и достал его из кучи.
– Я ничего не понимаю, – сказал Хайнс. – Этот сукин сын уже давно был под замком.
В углу стоял стул. Баркли тяжело опустился на него.
– Должно быть, он проглотил его, как только увидел свет наших фонарей. И каждый раз, как он выходил наружу, он проглатывал его снова.
Мужчины уставились друг на друга.
– А ты поверил ему, – промолвил наконец Хайнс.
– Дурак был, вот и поверил.
– Может, это больше говорит о тебе, чем о нём.
– Он продолжал твердить, что он невиновен, до самого конца. Наверное, он сейчас говорит то же самое у трона Господня.
– Да, – сказал Хайнс.
– Я не понимаю. Его собирались повесить. Его бы повесили в любом случае. Ты понимаешь это?
– Я даже не понимаю, почему восходит солнце. Что ты собираешься делать с монетой? Отдашь её родителям девочки? Лучше этого не делать, потому что... – Хайнс пожал плечами.
Потому что Клайны знали с самого начала. Все в городе знали с самого начала. Он был единственным, кто не знал этого. Потому что был дурак.
– Я не знаю, что я сделаю с ней, – сказал он.
Порыв ветра принёс звуки пения. Они доносились из церкви. Это было Славословие.