— Понятно-понятно… – Академик стряхнул белоснежный столбик пепла с сигары, докуренной на две трети. Он отчего-то совершенно не хотел говорить на тему параллельных миров и отношения к ним Ростокина. Принял к сведению, и все.
— Хочу вас предупредить, – заметил Суздалев, разворачивая кресло, – все, что вы сможете найти, автоматически является секретным. То есть вся информация, начиная со дня возвращения Ростокина в Москву из последней экспедиции и по текущий момент. И вы ее обязуетесь предоставить мне, также на основе строгой конфиденциальности. О вашей причастности к делу будем знать только я и вы.
— Разумеется и безусловно. При всей моей отдаленностиот людей вашей профессии, вы мне внушаете странное доверие. Что касается фактографии… Мои по этому поводу рассуждения и мысли засекречиванию, увы, не поддаются. Кроме того, если я захочу, могу, например, стереть всю содержащуюся в памяти машины информацию, предварительно перекачав ее на другой компьютер. И вы никогда и никаким способом не сможете доказать, что она здесь когда-нибудь была. Я понятно выразился?
— Вполне. Что же касается неприязни, которая сквозит в вашем тоне, она, мне кажется, свидетельствует о вашей недостаточной информированности. Или — глубоко скрытом детском комплексе. Ни к одной из служб, чем-то когда-то вас травмировавших, я не имею никакого отношения.
— Как вы можете судить о том, чего не знаете? – равнодушно спросил Скуратов. Именно — равнодушно, ни малейшего намека на эмоции с любым знаком.
— О чем не могу — судить не берусь, но сейчас говорю с полным на то основанием. При случае мы сможем обсудить эту тему отдельно.
— Как получится… Но сейчас я сделаю то, о чем вы просите. Считайте это моим капризом. Ну, давайте наконец посмотрим, что тут у нас с компьютером, – предложил он, пересел к терминалу и включил питание. Экран монитора засветился, и академик с почти недоступной для человеческого взгляда быстротой забегал пальцами по основной и двум дополнительным (как у оргáна) клавиатурам. Следить за его действиями было бессмысленно, а главное — утомительно. Георгий Михайлович вышел в кухню, где за пустым чаем скучала его и не его оперативная группа.
— Ты, Анатолий, останься пока, и вы тоже, – обратился он к старшему инженеру. – Остальные свободны.
Руководитель охраны Скуратова подскочил. Думал, что здесь он что-нибудь значит. И право на какое-то слово имеет. В окружении очень милых людей, едва на капитанские чины тянущих. Возможно, и значил на своих уровнях. Обижать его никто не собирался.
— Как, получился разговор? – спросил Суздалева полковник, когда они вышли на балкон. Внизу расстилалась заснеженная Москва, вовсю готовящаяся к очередному празднику. В парке, окружающем «Славянскую беседу», одетые в красные рубахи и русские сапоги служители украшали живые елки, складывали дрова для новогодних костров перед теремами.
В воздухе почти на уровне глаз кружили стаи черных галок. Сквозь кисею медленного снегопада просверкивали золотом купола церквей. По бульвару вереницей скользили сани, запряженные парами и тройками лошадей. На всю праздничную неделю градоначальник запретил въезд в пределы Бульварного кольца механического транспорта. За исключением трамваев, которые продолжали бегать по своим рельсам, никак не портя облик исторического центра. Только прижавшиеся внизу к тротуару машины Суздалева слегка выбивались из общей патриархальной картины. Но на эту серию номеров, ничем вроде бы от остальных не отличающуюся, власть градоначальника не распространялась.
— Разговор? Нормально. Когда ты отучишься, Анатолий, задавать необязательные вопросы?
— Так Георгий же Михалыч! – почти с отчаянием возопил полковник, не повышая, впрочем, голоса. – Строевик я по образованию и натуре. Не учили меня с детства и до сих пор не научили вашей психологии. Что думаю, то и говорю. Вы меня лучше в войска отчислите. Там куда проще.
— Кому проще? Тебе, само собой, проще будет. Сделаю я тебя завтра командиром дивизии — вот там и развернешься. Круглые сутки сможешь говорить что думаешь, а поручики и капитаны будут тебе в рот смотреть и каблуками щелкать. И ни один ротный к тебе не подойдет, чтобы накоротке мнениями обменяться или узнать, а что там в штабе корпуса новенького слышно…
— Прошу прощения, – через силу ответил Анатолий. Он сообразил, что начальник очень, очень не в духе. Общение с академиком далось ему труднее, чем предполагалось. Вот только по какой именно причине?
— Да о чем ты? Всегда пожалуйста. Я же не о себе, я о тебе забочусь. Мастер-класс провожу, как деятели искусств любят выражаться. Помнишь Марка Твена? Где-то он написал: «Когда мне было восемнадцать лет, мой отец был дурак дураком. После тридцати я заметил, что старик здорово поумнел».
Смеяться Анатолию не захотелось. Достаточно его сегодня повоспитывали, хотя, если внимательно разобраться, день выдался на редкость удачный. По прошествии времени мелкие неприятности забудутся, а вот от факта, что это именно он разыскал Скуратова и весьма приблизился к разгадке давно зависшего дела «репортера», – никуда не денешься. И Георгий Михайлович такие вещи помнит.
Скуратов, естественно, знал эту лично им переконструированную и модернизированную машину досконально. Несколько лет назад пришла ему в голову такая фантазия — сделать Игорю хороший подарок ко дню рождения. Тот уже успел достаточно прославиться на ниве авантюрной журналистики, земной и космической. А что для журналиста главное? Сбор и обработка информации. Желательно — эксклюзивной, то есть оригинальной и для большинства населения малодоступной. Где ее можно раздобыть? Да где угодно, если знаешь, что именно искать. А для грамотного поиска, кроме собственных мозгов, нужен вспомогательный инструмент. У Виктора таковой как раз имелся. В его институте недавно собрали четыре экспериментальных компьютера, с совершенно оригинальной, доселе не применявшейся архитектурой. Обкатали их, посмотрели, что хорошо, что плохо, и занялись следующим поколением, совмещающим в себе достоинства предыдущих вариантов. Прототипы же, как это часто бывает, оставили в лабораториях для всяких вспомогательных нужд и специфических развлечений. Гороскопы, к примеру, немыслимой точности для друзей и подруг составлять, с ежедневными рекомендациями и прогнозами на всю предстоящую жизнь, или новые игры, вроде многомерных шахмат, придумывать.