Боль и отчаяние от изоляции разъедают, как будто сверху каплет кислота. Всякий раз, когда я слышу, как наручник и цепь звякают по стальной колонне, я немножечко умираю. И никуда от них не деться: даже когда я лежу на матрасе и смотрю портативный телевизор, который принесла Люси, меня не покидает это ощущение ни внутри, ни снаружи.
Я раньше не понимала, насколько маленьким может быть угол в комнате, какой безбрежной прерией может казаться остальная ее площадь, как дверь может находиться будто в километре, и все из-за этой тяжеленной цепи, которая жутко бесит. Раньше я могла сбежать: в Миннесоту, Чикаго, Майами, Нью-Йорк. Я могла спрятаться в «Доритос», «Кей-Эф-Си», «Бостон-маркете», «Тако-Белл». Теперь я делаю только то, что мне скажет Люси. И еду ем только ту, которую она мне принесет.
Моя единственная отдушина – это беговая дорожка и «Тотал-джим». В итоге я таки подсела на Люсину программу. Организм избавляется от жира и закаляется. Закаляется и сознание. Я начала думать о своей работе менее абстрактно и более практично. Умозрительные проекты, которые были в планах, отпали сами собой, отслоились, обнажив свою пустоту и надуманность. Реальные же идеи еще больше зацементировались в сознании, стали четче. Я бросила Утренние страницы. Польза от них была, но одновременно они давали Люси еще больше власти надо мной. А я не хочу, чтобы кто-то имел надо мной власть. Я чувствую себя сильной. Просто дай уже мне спать в своей постели и работать в мастерской!
СУКА ЕБАНУТАЯ!
Я по-прежнему все время хочу есть, но кулинарные фантазии теперь совсем другие. Я больше не мечтаю о яичнице с хрустящим жареным беконом, теперь такая еда мне кажется слишком жирной, ядовитой и гадкой. Вместо нее я воображаю овсяные хлопья крупного помола и мед, стекающий на них в четко предписанном количестве из маленькой пластиковой бутылочки в виде медведя, которую Люси держит в руке, а еще чернику, взрывающуюся своим соком во рту. Напитанные солнцем натуральные флоридские фрукты – сочные апельсины, мягкий нектар персиков, короче, базовые здешние продукты – вот, что теперь будоражит воображение. Еще одно лакомство – Люсин цельнозерновой завтрак с бейглом; обычно она приносит вместе с ним арахисовую пасту и бананы.
Ну и еще есть работа – та, которую велит мне делать Люси.
Вот-вот должны начаться месячные, и, скорее всего, тяжелые; на лице вскочило несколько прыщей, волосы стали гладкие и жирные, а живот снова раздулся, как у слонихи. Надо все время напоминать себе: это просто задержка жидкости, все пройдет, как только менструация начнется. Поэтому я залезаю на беговую дорожку и сорок пять минут занимаюсь.
Закончив, я, не отдыхая, сразу сажусь на «Тотал-джим» и работаю до полного изнеможения. После этого вытираюсь детскими влажными салфетками, которые оставила Люси. Она устроила мне серьезное испытание, но теперь пришло время испытать ее. Вот такую задачку я себе задала. Естественно, когда тебе ничего не остается, кроме как думать, есть два варианта: либо ты окончательно сходишь с ума, либо делаешь выводы. Вывод первый: я уже начала сходить с ума, но толку от этого мало. Вывод второй: я слишком долго позволяла собой помыкать. По привычке всегда уступала, думая, что так жить проще, тогда как в реальной жизни все наоборот, всегда. При этом тех, кому я уступала, нельзя было назвать сильными. Они не заслуживали, чтобы им подчиняться. Они были слабы, суетливы, затравлены. Так что спасибо, конечно, Люси, но теперь и я заставлю тебя попотеть, психопатка бостонская. Потому что, если удастся сломать такую упрямую ослицу, как ты, ничто и никто больше не сможет встать у меня на пути.
А вот и она: выходит из спальни, где она, видимо, спала этой ночью. Думает, я не слышала, как она туда пробралась втихаря, словно крыса. Думает, что узник тут один и это точно не она.
В этом безумном водовороте отношений мы очень хорошо узнали друг друга. У нас даже менструация теперь начинается синхронно, и мне не приходится больше спрашивать, так же ли ее мучает отечность, менструальные спазмы или жжение от ИМП. Тон и телодвижения стали настолько узнаваемыми, что смысл их угадывается безошибочно. Я не знаю, на что способна она и, раз уж на то пошло, на что способна я сама. Одна из нас якобы обладает властью (но сколько этой власти в данных обстоятельствах может на самом деле иметь другая?), хотя пока мы нормально ладим друг с другом. И я бросаю ей вызов:
– О, так ты опять здесь ночевала.
Люси делает паузу, будто собирается соврать, но вместо этого начинает жалко оправдываться, что приехала поздно, потому что хотела приготовить мне завтрак пораньше. И все из-за того, что была весь день занята.
– Прости, но сочувствия не жди! – рявкаю я в ответ.
Она вроде хочет что-то сказать, но в итоге решает промолчать. Ведет себя сдержанно; я чувствую, что она все больше замыкается в себе, и если мы не обсуждаем мой вес и все, что с ним связано, то говорим только о сиамских близняшках Уилкс из Арканзаса. Но сейчас мне лучше не устраивать конфронтацию, тем более что она ушла на кухню заниматься своими делами, а потом вернулась с яичницей из белков, копченым лососем и цельнозерновыми тостами, как я люблю.
– Я правда благодарна тебе за все, что ты мне тут устроила, – говорю я, прожевав очередную порцию еды и приступая к следующей; она удостаивает меня благосклонной улыбкой, сидя на стуле и доедая с тарелки, которая балансирует у нее на коленях; вокруг глаз синяки, взгляд усталый. – Теперь ты бы не смогла меня отсюда выгнать, даже если б захотела. Ты спасла мне жизнь… Спасаешь, точнее.
– Я рада, что ты это поняла. – Она кладет вилку на тарелку и откидывает волосы назад. – Ты делаешь успехи и выглядеть стала намного лучше. Шестнадцать кило – хороший результат. – Она, чавкая, жует кусок тоста.
– Да, но теперь я чувствую, что пришла пора самой за себя отвечать, – говорю я ей и вижу, как она поднимает брови. – Мне нужен баланс. Если бы ты отдала мне телефон, я бы могла фиксировать упражнения, потребляемую еду и вес на Lifemap…
Люси ухмыляется:
– Не смеши меня и себя.
– Я хочу выйти отсюда. Мне нужно работать.
И я снова вижу колющий взгляд, который всегда вспыхивает, когда Люси приходится отвечать на разумные аргументы; она качает головой и ставит тарелку на пол:
– Ты еще не готова.
Внутри все обрывается. Я стараюсь сохранять хладнокровие.
– Люси, что дает тебе право оставлять за собой последнее слово?
– Я это право заработала, блядь. – Она вскакивает на ноги и делает шаг ко мне. Встав надо мной, поднимает свой топ и показывает рельефный пресс. На секунду мне кажется, что, зацепившись за эти кубики, я смогу подняться, как по лестнице, и выбраться отсюда на свободу. – Вот что дает мне право! Давай доедай! – гавкает она.
Слыша девчачий визг в собственном голосе, я жалко протестую:
– Принеси мне хоть книжки какие-нибудь!
Но она эффектно разворачивается на пятках и уходит, оставив меня один на один с едой и собственными мыслями.
Мне очень хотелось свалить из Поттерс-Прери. Городок был как тюрьма, хоть и без стен. Широкие улицы, большие приусадебные участки, окруженные соснами и елями, бездонное серое небо. Обитатели города охотно рассказывали, сколько и чего купили в магазинах и как усердно молились, распространяя тупость, передавая ее из поколения в поколение как эстафетную палочку. Тупость – самый ходовой товар американского среднего класса.
До городов-близнецов Миннеаполиса и Сент-Пола от нас полтора часа езды. Принс родом из Миннеаполиса, в Поттерс-Прери знаменитостей не было. Я хотела уехать куда-нибудь, где можно было смотреть на мир иначе, где можно было бы стать той женщиной, которой я так отчаянно хотела стать.
В центре Миннеаполиса – в Чейз-банке, недалеко от папиного магазина, – пылилась заначка бабушки Ольсен на 65 000 долларов: предназначенная для избалованной, наглой внучки доля от грузовой фирмы деда Ольсена, этого сиплого старика с костлявыми руками, которого я едва знала и к которому не испытывала ровно никакой привязанности. Но именно благодаря тому, что он когда-то, в другую эпоху и в другом мире, купил грузовик, ездил на нем по всему Среднему Западу, потом купил еще один, нанял кого-то шоферить и так далее, его внучка – маленькая, ленивая, толстая девочка из пригорода, которой даже минимальные домашние хлопоты давались с трудом, – сможет заниматься живописью и скульптурой. Все время, что я торчу здесь, я думаю о нем – об этом немногословном, бережливом человеке. Мог ли он представить себе, когда стоически наматывал километры, что старается ради искусства.
Для мамы с папой это вообще была бы анафема, так что пришлось пойти на хитрость. Я поискала в интернете разные варианты, куда можно поступить на экономику и бизнес, и выбрала колледж имени Драйхауза при Университете Де-Поля. Плюс был в том, что он был расположен в центре Чикаго, рядом с Институтом искусств. Родителям я сказала, что планирую поступать туда.
