— Слово «интерн» вам понятно? — ответил он на мою просьбу. — Когда станете штатным врачом, сможете отдыхать в праздники и, как я, будете назначать интернов себе на замену. Терпение и упорство, — добавил он назидательным тоном, — потрудитесь еще несколько лет, и вы тоже сможете отведать рождественскую индейку в кругу семьи.
Я предупредил маму, и она конечно же простила меня. Кто лучше нее мог понять все трудности интернатуры? Тем более если ваш начальник — высокомерный и самовлюбленный тип. Как всегда, мама нашла слова, чтобы успокоить меня.
— Помнишь, что ты сказал мне однажды, когда я расстроилась, что не смогу быть на вручении наград в школе?
— Что в будущем году тоже будет вручение, — ответил я в трубку.
— И Рождество тоже, без сомнения, будет, милый, а если твой начальник опять тебя не отпустит, не переживай, мы отпразднуем Рождество в январе.
За несколько дней до праздников Люк начал собирать чемодан и почему-то положил туда больше вещей, чем обычно. Стоило мне отвернуться, как он поспешно укладывал свитера, рубашки и брюки, в том числе и те, что были явно не по сезону. Я в конце концов заметил это, да и вид у него был смущенный.
— Куда ты собрался?
— Домой.
— И тебе нужно столько багажа на несколько дней каникул?
Люк опустился в кресло.
— Чего-то не хватает в моей жизни, — вздохнул он.
— Чего тебе не хватает?
— Моей жизни.
Он скрестил на груди руки, внимательно посмотрел на меня и продолжал:
— Нет мне здесь счастья, старина. Я думал, что, став врачом, вырасту над собой и мои родители смогут мной гордиться. Сын булочника — доктор, прикинь! Только, знаешь, даже стань я когда-нибудь величайшим хирургом, все равно мне никогда не дорасти до моего отца. Папа — он всего лишь печет хлеб, но видел бы ты, как счастливы те, кто приходит в булочную ранним утром. Помнишь стариков и старушек в той гостинице у моря, где я испек оладьи? А он творит это чудо каждый день. Он человек скромный да и скупой на слова, но за него говорят его глаза. Когда я работал с ним у печи, нам случалось молчать всю ночь, но, замешивая вместе тесто, мы были так близки. На него, и только на него, я хочу быть похожим. Это ремесло, которому он хотел меня обучить, — им я хочу заниматься. Я сказал себе, что когда-нибудь у меня, наверно, тоже будут дети, и знаю, что, если стану таким же хорошим булочником, как мой отец, они смогут мной гордиться, как я горжусь им. Не обижайся на меня, но после Рождества я не вернусь и с медициной завязываю. Подожди, не говори ничего, я еще не закончил. Я знаю, что ты тут приложил руку, что ты говорил с моим отцом. Это не он мне сказал, это мама раскололась. Каждый день, что я прожил здесь, даже когда ты меня всерьез доставал, я мысленно говорил тебе спасибо за то, что ты дал мне этот шанс поучиться; благодаря тебе я знаю теперь, чем не хочу заниматься. Когда ты приедешь домой, я испеку для тебя шоколадные булочки и кофейные эклеры, и мы разделим их по-братски, как в старые добрые времена. Нет, лучше мы их отведаем, как во времена будущие. Так что не думай, что я говорю тебе «прощай», это всего лишь «до свидания», старина.
Люк крепко обнял меня. Мне показалось, что он плачет, да и я, кажется, тоже пустил слезу. Это идиотизм, когда двое мужчин, обнявшись, разводят сырость. А может быть, и нет, если они друзья и любят друг друга, как братья.
Перед отъездом Люк сделал мне еще одно признание. Я помог ему загрузить вещи в старый «универсал», он сел за руль и, уже захлопнув дверцу, опустил стекло, чтобы сказать мне торжественным тоном:
— Знаешь, мне не хотелось об этом спрашивать, но теперь, когда у вас с Софи все ясно, я хочу сказать, теперь, когда она точно знает, что вы только друзья, ты не обидишься, если я буду звонить ей время от времени? Ты, может быть, не заметил, но в тот пресловутый уик-энд у моря, когда ты играл в смотрителя маяка и запускал воздушного змея, мы с ней много говорили.