Я объяснил, что пришел не к Люку, а к нему. Он встал и жестом попросил меня подождать его поодаль в проулке. Приоткрыв дверь пекарни, он крикнул сыну, что пойдет размять ноги, и нагнал меня.
Отец Люка выслушал меня не перебивая. Когда мы дошли до конца проулка, он крепко пожал мне руку и сказал:
— А теперь ступай восвояси! — после чего ушел не оглянувшись.
Я пошел домой, понурив голову, злой на себя: порученную мне миссию я провалил. Такое случилось впервые.
— Мне кажется, милый, — вздохнула мама, вставая, — что ты, увы, унаследовал наивность твоей матери и упрямство отца.
* * *
Я уехал первым утренним поездом. Мама отвезла меня на вокзал. На перроне я пообещал, что скоро приеду снова. Она улыбнулась.
— Маленьким ты каждый вечер спрашивал, когда я приходила погасить у тебя свет: «Мама, а когда будет завтра?» Я отвечала: «Скоро». И всякий раз, закрывая дверь твоей комнаты, чувствовала, что мой ответ тебя не убедил. Похоже, в нашем возрасте роли переменились. Что ж, до «скорого», родной, береги себя.
Я сел в вагон и долго смотрел в окно на мамин силуэт, который исчезал вдали под стук колес уносящего меня поезда.
4
Первое письмо от мамы пришло через десять дней. Как и во всех письмах, она спрашивала о моих делах, надеясь на скорый ответ. Но проходило зачастую несколько недель, прежде чем я собирался с силами, вернувшись домой, доставить ей это удовольствие. Невнимание выросших детей к родителям граничит с чистым эгоизмом. Я чувствовал себя тем более виноватым, что все ее письма хранил в коробке, которая стояла на книжной полке, словно мама была всегда со мной.
С Софи мы почти не виделись после нашей поездки и даже не провели ни одной ночи вместе. Во время недолгого пребывания в доме моего детства между нами пролегла черта, которую ни она, ни я теперь не могли переступить. Когда я наконец сел за письмо маме, в конце написал, что Софи ее целует. Назавтра после этой лжи я нашел ее в отделении и признался, что скучаю. Она согласилась пойти со мной на следующий день в кино, но после сеанса предпочла вернуться к себе.
Вот уже месяц Софи обхаживал один интерн-педиатр, и она решила за нас обоих положить конец нашей неопределенности. Пожалуй, скорее моей. Узнав, что другой мужчина может присвоить то, чем я завладеть не решался, я пришел в ярость. Я сделал все, чтобы вновь завоевать ее, и две недели спустя наши тела соединились в моей постели.