Мальчик раскрыл ботанический атлас и принялся искать латинское название сорванного цветка. Обязательно латинское — в своем гербарии он писал только на этом языке. Привычные ромашки, незабудки, колокольчики, фиалки обретали новые имена, загадочные и важные, красивые и величественные. И все они были выписаны на листах бумаги аккуратным почерком.
— Viola arvensis Murr. Gaud.
Ребенок положил цветок рядом с собой и принялся заполнять очередной лист гербария.
Странное занятие для двенадцатилетнего мальчишки? Странное. Если не учитывать одной детали: двенадцатилетний мальчишка путешествовал вдоль опушки леса в инвалидной коляске — последствия недавней автокатастрофы.
И увлеченный составлением гербария, не слышал тихого разговора, который вели стоящие неподалеку родители.
— Врач сказал, что он встанет на ноги, — негромко произнесла женщина. — Гимнастика приносит плоды, и недели через две Хосе пойдет.
— Хорошо, — кивнул мужчина.
— Но все остальное… — Женщина всхлипнула. — Родриго, что нам делать?
— Главное — он жив, — хмуро ответил отец ребенка. — Главное — он жив…
Да, сейчас это главное. Но пройдет несколько лет, и маленький Хосе узнает, что сверстники считают важнейшими совсем другие ценности. Что сам факт: «я жив!» воспринимается ими как само собой разумеющееся, как данность, обыденность. Подростки не понимают его значения. Главное для них — быть мужчиной, настоящим мужчиной, и те, кто по каким-то причинам не соответствует этому высокому званию, становятся отверженными. В лучшем случае они получают снисходительную жалость, в худшем — издевательства. А как правило, и то, и другое.
Травник научился терпеть подначки и отвечать грубостью на грубость. Внушительные размеры, природная сила, увеличенная занятиями спортом, превратили его в неудачный объект для издевательств и шуток, однако не подарит ему друзей. Он не был им ровней. А потому проводил очень много времени со своим любимым гербарием…
— Зачем ты хотела меня видеть?
— Слышал, что случилось с Вонючкой?
— Гончар звонил, — кивнул Травник.
— Сейчас Вонючка на конспиративной квартире отлеживается. Вот адрес. — Проказа протянула здоровяку сложенный пополам лист бумаги. — Гончар просил съездить и поставить его на ноги. Завтра Вонючка должен быть в форме.
— Что с ним?
— Сотрясение, трещина в двух ребрах, несколько рваных ран и синяков.
— Будет в форме, — подумав, ответил Травник. И с некоторым недоумением в голосе осведомился: — Нельзя было позвонить и сказать адрес? Зачем приехала?
— Гончар велел поменьше трепаться по телефону, — объяснила Проказа. — Мало ли что? От Механикуса любой пакости можно ждать.
«Или от москвичей…»
— Понятно. — Здоровяк допил свое вино. — Ладно. Я пойду.
— Подожди, — неожиданно попросила женщина.
— Что-нибудь еще?
Проказа неуверенным жестом прикоснулась к сумочке. Ненужный жест, ненужное движение. Ей, похоже, было неловко. Очень странно для тигрицы. Или она понимает, что завтра может оказаться на месте Невады и придет ее черед обращаться к Травнику за помощью? А травки ведь разные бывают. Одни помогают, другие…
— Я… больше не буду доставать тебя. — На Травника женщина не смотрела. — Я знаю, я порядочная сука, но… Но к тебе я больше не пристаю. Вот. Теперь проваливай.
Здоровяк улыбнулся и вышел из ресторана.
— Он уходит! — Возбужденный Славик едва не подпрыгивал на стуле. — Я же говорил, что у них деловая встреча!
— Идем вместе? — осведомился Гарик.
— Разумеется.
— Куда поедем потом?
— Куда она захочет.
— Старик, ты, похоже, завелся.
— Это тигрица, Гарик, настоящая тигрица!
Он вскочил и быстрым шагом направился к столику женщины в черном. Гарик поспешил следом. Заметившая взволнованных юнцов Проказа улыбнулась и достала из сумочки пачку сигарет.
— Вы позволите предложить вам огонь?
* * *Решение отправиться в лабораторию Петровича возникло у Яши спонтанно. Вернее, это сначала Рыжков думал, что спонтанно, что взыграло чувство вины. Ведь Стрекалов, несмотря на то что миллионер, все-таки… друг. Старый, проверенный. И не друг детства, а самый что ни на есть друг с детства. Илья пригласил в гости, а он… а он даже не отказался — просто не приехал.
Следовало извиниться.
И лишь спустя некоторое время — Яша решил не тревожить Петровича на работе, а подождать до вечера, — Рыжков понял, что главная причина, которая побудила его искать встречи с Ильей, заключалась в другом.
Главной причиной стали слова Очкарика о том, что Илья нашел свое призвание.
Стрекалов добился всего, чего только можно желать: он богат, счастлив в браке, у него есть настоящие друзья и любимое хобби. Чаша его жизни полна до последней капли, до самой последней. И чаша эта вызывала… да, в том числе и зависть. А еще — желание прикоснуться, постоять рядом, убедиться, что все так и есть на самом деле, я… И может быть, чему-нибудь научиться.
Научиться жить.
Смешно, если вдуматься.
Дышать, любить, развлекаться, работать, спать… И получать от всего этого удовольствие. Радоваться каждому вздоху, любить и смеяться, получать удовлетворение от работы и хобби, от каждого мгновения, от каждой минуты. Наполнить свою чашу до краев, увеличить ее до размеров бассейна, нырнуть с головой и замереть в блаженстве.
Можно ли научиться жить?
Или искусство это доступно лишь избранным? Сильным? Богатым?
Стрекалов свою чашу наполнил… а Волков? Перспективный инженер плюнул на все и ушел в сыщики. И сделал прекрасную карьеру. Всегда спокойный, уверенный в себе. Сильный… А Лева? Веселый покоритель женских сердец. Для него работа — хобби; живость характера и минимальный напор обеспечивали Корзинкину неплохой доход, а все остальные усилия он направлял на любовные приключения. И ведь не просто трахается, как кролик, а всякий раз влюбляется, кипит вулканом, взрывается… Он счастлив? Он силен?
Впервые Рыжков подумал о друзьях не как о везунчиках, баловнях судьбы, а как о нашедших себя людях. Едва ли не впервые понял, что они свое положение — каждый свое! — заработали. Что пахали и теперь вкушают плоды упорного труда.
Каждый из них наполнял чашу тем вином, которое любил. Не шел на поводу у окружающих, не гонялся за славой, за журавлем в небе — работал. Искал свою дорогу, упорно вытаптывал свою тропинку меж огромных сугробов, трудился и… и обрел уважение.
«А я смогу?»
За окнами автобуса проплывали дома и машины, деревья и люди. Сосредоточенные, грустные, веселые и озорные лица. Кто-то из них плывет по течению, а кто-то топчет свою тропинку.
«А я смогу наверстать упущенное?»
— О чем задумались, Илья Петрович?
Он всегда стучал, прежде чем войти, но никогда не дожидался разрешения. Открывал дверь, заглядывал и тут же переступал порог. Невысокий, плешивый, с круглыми, навыкате, глазами и длинным, торчащим вперед носом — не унылым, висящим, а задорным, острым, напоминающим нос Буратино. Синий рабочий халат одет поверх скромных брюк и дешевой рубашки. Внешний вид мужчины непримечателен, пройдешь мимо и не заметишь. Не поймешь, с кем имеешь дело, пока не поговоришь, пока не заглянешь в умные глаза.
— Вас что-то беспокоит?
— Да так… — Сидящий в кресле Стрекалов поморгал, как человек, которого выдернули из размышлений, потер виски и взял в руки лежащий на столе предмет.
— Да так…
Это был довольно большой стеклянный цилиндр со стеклянным же поршнем, с виду напоминающий шприц-переросток, но без иглы. Петрович пару раз качнул поршень, после чего произнес:
— Все-таки жаль, что нам пришлось использовать не только стекло.
— В действующей модели, — уточнил плешивый.
— Да… в действующей…
Посетитель без спроса присел за стол, сложил перед собой руки и внимательно посмотрел на Стрекалова:
— Расчеты показали, что мы не сможем добиться нужного эффекта, используя только стекло.
— Я помню результаты, — ровным голосом ответил Илья.
Поганые результаты, поставившие крест на его мечте. Два года усилий, опытов, экспериментов промелькнули, словно один день. Консультации с ведущими учеными и практиками, сотрудничество с лучшими стекольными фирмами мира — положение Стрекалова позволяло ему открыть любую дверь, и все напрасно. Последний вердикт — невозможно.
А как же мечта?
Илья вновь подал поршень по цилиндру.
— Мы и так делаем невероятное, — мягко проговорил плешивый. — Никто до нас…
— Мы делаем сложное, но не невероятное, — отрезал Петрович. — Мы просто делаем сложное. Очень сложное. Но то, что мы делаем, можно повторить.
