А другой бок непроизвольно мерзнет и становится фиолетовым в прожилочку. Художникам, повышающим квалификацию по дисциплине «живопись», то есть орудующих кистью и красками, — раздолье. Художникам, повышающим квалификацию по дисциплине «рисунок», то есть орудующих угольным карандашом, сепией, сангиной в чернобелых цветах — конечно, не такое раздолье, но наблюдать все равно интересно.
А здесь и сейчас — как раз «рисунок». Дюжина сосредоточенных парней вполне богемной наружности за этюдниками. Шаркающий шорох — угольным карандашом, сепией, сангиной по бумаге. В остальном — тишина. Непременный атрибут творческого процесса.
У нас получается? Получается! Опять художники дурачатся?
Не дурачатся, а творят! Квалификацию повышают. И — получается. У всех по разному (сколько творцов, столько манер, не так ли?), но «современный Адонис» таки все явственней и явственней прорисовывается на планшетах у каждого. У каждого, кроме…
Кроме одного. Он, этот один… м-м… сказать бы — лицо кавказской национальности, но граждане страны Бога и моей не поймут. Вернее, поймут, но неправильно. Граждане страны Бога и моей, то бишь Америки, повадились официально именовать человека белой расы кавказцем. Откуда у них там в Америке Кавказ и производные от него кавказцы — неведомо. И какой же человек белой расы кавказец?! В загадочной России, наоборот, всякого кавказца зовут черным. Впрочем, в стране Бога и моей своих черных тьма. В смысле, негров. А по сравнению с типичным американским негром типичный российский кавказец действительно лилей — но белый. Все познается в сравнении.
Но! Худющее лицо кавказской национальности среди богемы в аудитории Университета Джорджа Вашингтона и впрямь лицо кавказской национальности — не в американском, а в российском понимании. Крючковатый нос, щеки — синева небритос-ти, глаза навыкате. Главное даже не это, не внешность — поведение. Темперамент. Легендарный восточный. Когда любой мелкий раздражитель способен мгновенно вывести из себя, и — казалось бы, немотивированный взрыв эмоций, дрожь-трясучка от нахлынувшего адреналина.
А у худющего — явная, очевидная дрожь-трясучка от нахлынувшего адреналина. Взрыв? Пока нет. Эмоции он пытается сдержать, но усилиями нечеловеческими — взбухшая жила на залысом лбу, налившиеся кровью белки глаз, ходящая ходуном челюсть, прыгающий кадык. Вот как бы выдернули чеку из гранаты, дали проглотить и строго-настрого наказали: только не вздумай рот открыть. Нервы, господин хороший, нервы!
Что ж за мелкий раздражитель вас, господин хороший, вывел из себя?
Коллеги? А то ведь, знаете как… Перебросится, например, один с другим необязательной фразкой, типа «Пивка бы сейчас!» или «Карандашика лишнего не найдется?» И всё вдохновение насмарку!.. Да нет, вроде немотствуют уста коллег.
Модель? А то ведь, знаете как… Затекала, например, рука, и натурщик начинает сжимать-разжимать кулак, разминать незаметно, ан ему лишь чудится, что незаметно, а мышцы все моментально меняются. Рисуешь-рисуешь одно, а оно внезапно р-раз и другое. И всё вдохновение насмарку!.. Да нет, вроде по-прежнему недвижим натурщик.
Или всё много проще? Элементарно не получается у худющего рисунок, ну не дано! Не каждый Пабло — Пикассо, не каждый Ван — Гог. А хочется, так хочется каждым паблам-ванам стать и быть пикассами-го-гами. Но — не дано. Здравомыслящий флегматик пожмет плечами: дескать, не дано и не дано, нет божьего дара и нет, — и займется чем-нибудь попроще, яичницей, скажем. Однако где и когда кто-либо видел флегматичного кавказца?! И здравомыслящего! Нигде, никогда, никто.
Вот и нервы на грани истерики — не получается! Ну-ка, покажи, господин хороший, что там у тебя не получается.