– А что искали? Стоп! Не говорите ничего! Попробую угадать. – Она ополоснула странную глиняную кубышку крутым кипятком, всыпала туда горсть хорошего дорогого чая, залила ее водой из вскипевшего чайника. Потом накрыла кубышку вафельным полотенцем и лишь тогда продолжила: – Вам хотелось найти свидетельства моей вины в деле покушения на Алексея. Я права?
– Отчасти, – уклончиво ответил Валега и тут же удивился. – Вы так выражаетесь…
– Как?
– Профессионально, сказал бы я. В деле покушения… Так только опера говорят.
– Это мамина школа, – она вдруг впервые улыбнулась непринужденно. – Она очень любит это, это ее фишка – уметь подобрать слова, приемлемые для той или иной обстановки.
– А мама у нас кто?
– А мама у нас… – Она вдруг погасила улыбку и холодно заметила: – А вас это не касается. Так что там с вашим обыском? Я тут подумала, что…
– Что?
– Что не могли вы обыскивать мою квартиру из-за Лешки.
– Это еще почему?
Определенно Федор Иванович знал, на кого глаз положить, девочка была мало того что хороша собой, она еще к тому же была умницей, каких мало. И орать не стала, и в милицию не кинулась звонить, хотя понимала, что его за такую самодеятельность свои же на дыбу вздернули бы.
– Потому что история в подземном гараже случилась много раньше того момента, когда Лешке кто-то пробил голову. – Она снова засуетилась с чаем, не забыв спросить: – Чаю хотите?
– Чаю? Чаю можно, только не с сушками, если можно, – обнаглел вконец Лапин. – А за ответ вам пять с плюсом! Вот!
Ольга не отозвалась на его лесть. Вытащила откуда-то с самой верхней полки запечатанную картонную коробку и принялась ее раздирать, вытаскивая на свет божий новенькие чайные пары дорогого, почти прозрачного, фарфора кремового цвета. Сосредоточенно наморщив лоб, ополоснула фарфоровое великолепие под мощной струей воды. Выставила все на стол перед Валерой и с другой полки достала несколько ярких упаковок с бисквитами.
– Владу, смешно сказать, в щербатых старых чашках чай подавала. А мамин подарок так и остался нераспечатанным, – вдруг нарушила она тишину и снова вполне отчетливо всхлипнула: – Дура чертова! После стольких лет и так его встретить…
– Спасибо, – пробормотал Лапин, принимая из ее рук чашку и блюдце с нежными рыхлыми ломтями бисквитного кекса. – Я так понял, что вы были знакомы раньше?
– Знакомы? Вы называете это знакомством… Минутку, я сейчас.
Она убежала с кухни стремительно, не дав ему опомниться. И так же стремительно явилась, неся перед собой ту самую коробку с документами, содержимое которой он хотел, да не успел просмотреть. Ольга швырнула ее на стол. Крышка соскочила, открывая сползшие в сторону конверты и заламинированные бумаги с гербовыми печатями.
– Еще не ознакомились, судя по всему? – Ольга насмешливо хмыкнула, видя его нетерпение.
– Не успел, телефон зазвонил. – Он все время говорил ей правду, ой не к добру. – Потом вы пришли.
– Понятно. Ну, я вам помогу. – Запустив руку на самое дно коробки, Ольга вытащила из-под стопки документов темно-сизый прямоугольник бумаги без характерной слюдяной поверхности, с замахрившимися загнутыми кончиками. Сунула ему в руку и потребовала: – Читайте!
Он читал и снова перечитывал. Поднимал на нее непонимающие глаза свихнувшегося от собственных версий и сумасшедших идей сыщика и снова принимался читать.
Свидетельство о смерти было выдано Шустиковой Ольге несколько лет назад одним из сельских советов такой тмутаракани, которую и на районных картах не сыщешь.
Оно гласило, что ее муж, Попов Владислав Иванович, скончался такого-то числа такого-то месяца и такого-то года, о чем в книге регистрации актов гражданского состояния и сделана соответствующая запись. И все. Ни слова больше о том, как и где он скончался. Как потом он стал Рябининым, а потом Любавским. И ни слова больше о том, что его привело в этот город, где жила его бывшая жена, которая, судя по всему, его сильно оплакивала тогда. Раз оплакивала и теперь.
Ничего там такого не было сказано. Но Лапину это было неважно. Он держал в подрагивающих пальцах затертый клочок бумаги и из последних сил боролся с желанием схватить ее сейчас, стоящую всего лишь в полуметре от него, обхватить ее талию руками, уткнуться покрывшимся испариной лбом в ее живот и рассказать ей все от самого начала до самого конца. И про Таню, и про свой уход из милиции, и про новую работу свою, и про последнее задание… Черт его знает, как он сдержался!
– Вот это да!!! Это же… Это же все в корне меняет, Оля! – Он так и не сделал того, что хотел: не обнял, не привлек к себе и не рассказал ей ничего о себе, лишь невнятно пробормотав: – Если он Попов Владислав Иванович, то это значит…
– Это значит, что он мертв сейчас. – Она отступила вдруг, словно почувствовала его импульсивное желание, села на табуретку и, взяв в руки чашку, попросила: – Давайте просто попьем чаю. Помолчим и попьем чаю. Мне и вам нужно о многом подумать. Давайте помолчим… Вас как зовут?
– Валера.
– Давайте просто помолчим и подумаем, Валера. – Она отхлебнула чая, обожглась и схватилась за губу, чертыхнувшись: – Все не так сегодня… Даже ваш визит. Он непонятен. Ваш интерес ко мне непонятен. Но что-то подсказывает мне, вы все равно не скажете мне ничего.
Он промолчал.
– Тогда давайте думать каждый о своем. А потом… Потом объединим наши усилия, и, может быть, у нас что-то получится. Каждый из нас что-то или кого-то ищет. Мне бы не хотелось быть одинокой в своих поисках. А вам?
Ему? Ему не хотелось быть одиноким, это точно. Не хотелось быть одиноким ни в поисках, ни в жизни. А хотелось ему просто сидеть напротив нее и пить чай с мягким кексом, издающим тонкий аромат ванили и вишни. Говорить о чем-нибудь нейтральном, о приближении Нового года, к примеру. И о том… в каком месте они поставят елку. Решить сообща, что игрушек пусть будет мало. Серебристые и золотистые шары и две-три нитки золотистой мишуры. Наряжать они ее будут за день до торжества и непременно вместе. А потом выключат свет и зажгут огни на елке, и будут сидеть, обнявшись, на диване и молчать. Только то молчание будет не таким, как теперь, к которому она его призвала. Оно будет искренним, чистым. Про которое говорят, что оно красноречивее любых слов. Такое молчание подразумевает… доверие.
О каком доверии может в их с Ольгой случае идти речь, если он все от нее скрывает?! От нее и от всех, к кому ему довелось обратиться за помощью.
Господи! Но как, как он мог ей все рассказать? Он не имел права! Он не смел ей рассказывать о том, что ей должны выплатить крупную сумму страховки. О том, что ей не хотят эту самую страховку выплачивать. И о том, что он послан сюда затем, чтобы перевернуть все с ног на голову, но доказать всем, что она мерзавка!Глава 16
Они уже час ползли на ее «божьей коровке», как он именовал шедевр отечественного автомобилестроения – автомобиль «Оку». Ползли с черепашьей скоростью по проселочным раздолбанным дорогам. Летняя резина шлифовала обледеневшую корку. Машину швыряло из стороны в сторону, когда Ольга по неосторожности выползала из глубокой колеи, оставленной гигантскими колесами деревенских тракторов.
Валера лишь укоризненно покачивал головой в адрес российского бездорожья. К Ольге у него претензий не было. Вела она аккуратно, почти мастерски, хоть и женщина.
– Долго еще? – не выдержав, спросил он, когда его в очередной раз сильно тряхнуло.
– Не очень. Что-то не так? – Кончик ее правой брови насмешливо уполз под шапочку. – Сами напросились, Валера. Шикарной трассы я вам не обещала.
– Да нет, я ничего. Просто до темноты бы доехать. Там, кстати, электричество есть?
– Раньше было. Что там сейчас, не знаю. Деревня почти вымерла. Когда Ксюша уезжала оттуда после окончания школы, жизнь в ней еще теплилась. Но с каждым годом становилось все хуже и хуже. Когда умерла ее мать, там почти не осталось жителей. Дачники тоже не очень охотно едут в эти места – бездорожье, сами видите…
Идею поехать в деревню, где у Ксюши оставался заброшенный дом ее покойных родителей, Ольга вынашивала еще со своей встречи с Федором Ивановичем.
Если и было где спрятаться ее подруге, то только там. Больше у нее никого, ничего и нигде не было. На дачный домик под черепичной крышей с резной деревянной верандой они с Лешкой не заработали. Оставался лишь добротный заколоченный пятистенок с окнами на реку и запущенный сад, когда-то принадлежавший коллективному хозяйству. По весне сад покрывался буйным пустоцветом, заливался соловьиной трелью и изнемогал в ожидании натруженных крестьянских рук.
Ольга любила там бродить в те редкие моменты, когда они приезжали в эту деревню. Приезжали, как правило, часа на три. Пожарить шашлыков, погулять по саду, поплескаться в реке с песчаным мелководьем и потосковать о днях, давно ставших прошлым. Потом они собирались и уезжали. Для ночлега с ребенком дом был не приспособлен. Приводить его в порядок Лешка отказывался наотрез. Мотиваций было столько, что у бедной Ксюши не хватало пальцев на обеих руках. Но, по мнению Ольги, причина крылась лишь в его лени и неприспособленности и к жизни.
