– Брат Люк. Он появился чуть меньше года назад из монастыря близ американской границы. Там тоже занимаются музыкой. Бенедиктинцы. Великолепный сыр. Мы меняем шоколад на их сыр. Вы ели его за завтраком.
– Восхитительный сыр, – подтвердил Гамаш, желая поскорее вернуться от сырной темы к убийству. – Почему вы выбрали брата Люка?
– Я приглядывал за ним с тех пор, как он поступил в семинарию. У него прекрасный голос. Необыкновенный голос.
– А что еще он принес?
– Прошу прощения?
– Насколько я понимаю, умение петь – ваше первейшее требование…
– Первейшее мое требование – смирение, – перебил его настоятель. Голос его по-прежнему звучал приятно, но интонация угадывалась безошибочно. Он хотел, чтобы у Гамаша не осталось на сей счет никаких сомнений. – Прежде всего я должен верить, что брат будет отвечать целям Сен-Жильбера – соединиться с Господом через Христа. Если он удовлетворяет этому требованию, то я рассматриваю другие параметры.
– Например, его голос, – подхватил Гамаш. – Но ведь должно быть что-то еще, правда? Еще какой-то навык. Вы сами говорили, что монастырь должен быть самодостаточным.
Впервые настоятель замешкался с ответом. Как будто не знал, что сказать.
– У брата Люка есть преимущество молодости. Он обучаем.
Но Гамаш почувствовал трещинку, слабину. Опасение. И продолжил наступление:
– Однако все остальные монахи имеют какую-то профессию. Вот, к примеру, брат Александр стареет и, возможно, ему уже не по силам работать с животными. Не благоразумнее ли подыскать ему замену?
– Вы сомневаетесь в разумности моего решения?
– Конечно. Я во всем сомневаюсь. Зачем приглашать брата Люка, если он ничего не умеет – только петь?
– Я решил, что на данном этапе его голоса будет достаточно. Я уже сказал, что его можно научить и другим вещам, например уходу за животными, – брат Александр будет ему в помощь, если брат Люк продемонстрирует свою пригодность к этому делу. Нам здорово повезло.
– Что вы имеете в виду?
– Нам не нужно упрашивать других монахов приезжать к нам. Молодые монахи заинтересованы в нас. Вот одно из благодатных последствий записи. Теперь у нас есть выбор. А когда они будут приезжать, мы станем их обучать. Пожилой монах сумеет обучить молодого, как брата Ролана обучили искусству обивки.
– Брат Люк тоже сможет научиться обивать мебель, – сказал Гамаш и увидел улыбку на лице настоятеля.
– Неплохая идея, старший инспектор. Merci.
И все же Гамаш не получил полного объяснения, почему в случае с братом Люком настоятель отказался от обычного принципа подбора монахов и вместо опытного, подготовленного человека выбрал ничего не умеющего новичка. Правда, обладающего одним выдающимся талантом – необычным голосом.
Гамаш посмотрел на план, лежащий перед ним на столе. Что-то было не так с этим планом. У Гамаша возникло какое-то странное ощущение, как в павильоне смеха. Легкое беспокойство.
– Здесь всего одна потайная комната? – спросил он, указывая на зал для собраний братии.
– Насколько мне известно, одна. Всегда ходят слухи о каких-то давно забытых туннелях и склепах с сокровищами, но ничего такого тут никогда не находили. По крайней мере, насколько я знаю.
– А что говорят слухи о сокровище? Что оно собой представляло?
– Обычно это очень туманные слухи, – с улыбкой ответил настоятель. – Вряд ли там могло быть что-то существенное, ведь двум дюжинам монахов предстояло доставить свой груз вверх по реке из самого Квебек-Сити. И уж поверьте мне, с собой брали главным образом то, что можно есть или надеть.
Поскольку Гамаш и сам следовал такому правилу во время своих командировок, он принял объяснение настоятеля. И потом, какие могли быть драгоценности у людей, принявших обет молчания, бедности и изоляции? Но, не успев задать себе этот вопрос, он уже знал ответ. У людей всегда есть что-то дорогое для них. У маленьких мальчиков – стрелы для лука и камешки «кошачий глаз». У ребят постарше – модная футболка и подписанная знаменитостью бейсболка. А у взрослых мальчиков? Даже если они монахи, это еще не означает, что у них нет своего сокровища. Просто для других такое сокровище не имеет никакой ценности.
Он прижал рукой кончик свитка, чтобы не скручивался. Потом осмотрел то место, к которому прикасались его пальцы.
– Такой же материал, – сказал он, проводя рукой по свитку.
– Такой же, как где? – спросил настоятель.
– Как здесь. – Старший инспектор снова вытащил листок из книги и положил его поверх плана. – Песнопение написано на таком же пергаменте, что и план монастыря. Не означает ли это, что оно, – он прикоснулся к листку с песнопением, – такое же старинное, как и другой пергамент? – Он кивнул на план монастыря. – Могли ли они быть созданы одновременно?
На плане стоял год – 1634 – и подпись: «Отец Клеман, настоятель монастыря Сен-Жильбер-антр-ле-Лу». Ниже подписи – две уже знакомые Гамашу фигуры. Спящие волки, переплетенные в один клубок.
Entre les loups. Среди волков. Такая формула предполагала согласие, достижение мира, а не наказание или бойню. Вероятно, спасшиеся от инквизиции не склонны быть свидетелями мучений других. Даже волков.
Гамаш сравнил начертание букв на плане и листке с хоралом. Оба почерка простые, буквы не столько написаны, сколько нарисованы. Каллиграфом. Похоже на одну руку. Но утверждать, что оба документа написаны одной рукой в 1634 году, мог бы только почерковед.
Отец Филипп покачал головой:
– Материал определенно один и тот же. Но вот возраст… Я думаю, что песнопение записано гораздо позднее и его автор использовал пергамент, чтобы запись казалась старой. У нас еще остались листы пергамента, они изготовлены монахами столетия назад. До появления бумаги.
– Где вы их храните?
– Симон! – громко позвал настоятель, и тут же появился брат Симон. – Ты можешь показать старшему инспектору наш пергамент?
Брат Симон всем своим видом давал понять, что и без того уже переработал. Но он кивнул и прошел по комнате. Гамаш последовал за ним. Монах вытащил ящик, наполненный желтыми листами.
– Все на месте? – спросил Гамаш.
– Не знаю, – ответил Симон. – Никогда их не пересчитывал.
– Для каких нужд вы их используете?
– Ни для каких. Они просто лежат здесь. На всякий случай.
«На случай чего?» – подумал Гамаш.
– Кто мог взять отсюда лист? – спросил он, чувствуя себя так, словно попал на игру «Двадцать вопросов».
– Любой, – ответил брат Симон, закрывая ящик. – Он никогда не запирается.
– Но ваш кабинет запирается? – обратился к настоятелю Гамаш.
– Никогда.
– Он был заперт, когда мы приехали, – напомнил старший инспектор.
– Это я его запер, – сообщил брат Симон. – Не хотел, чтобы тут что-то трогали до вашего появления.
– А когда вы ушли за настоятелем и доктором, вы запирали дверь?
– Oui.
– Зачем?
– Не хотел, чтобы кто-нибудь наткнулся на тело. – Монах слегка насторожился и кинул взгляд на настоятеля, который сидел и тихо слушал.
– Тогда вы уже знали, что приора убили?
– Я знал, что он умер не естественной смертью.
– Сколько людей заходит в сад отца Филиппа? – спросил Гамаш, и монах опять стрельнул глазами в настоятеля.
– Нисколько, – ответил настоятель, встал и подошел к ним.
«Чтобы спасти монаха?» – подумал Гамаш. Ощущение было именно такое. Только он не понимал, почему брат Симон нуждается в спасении.
– Кажется, я уже говорил, старший инспектор, что сад принадлежит мне. Он для меня что-то вроде святилища. Сюда приходил Матье. За садом ухаживает брат Симон, в остальном сад исключительно мой.
– Почему? – спросил Гамаш. – Большинство других мест в монастыре предназначено для общего пользования. Почему ваш сад – личный?
– О том нужно спросить отца Клемана, – ответил настоятель. – Он создатель монастыря. Он предусмотрел сад, и потайной зал для собраний братии, и все остальное. Он был выдающимся архитектором. Известным в свое время. Вы сами можете оценить его величие.
Гамаш кивнул. Да, он уже оценил. «Величие» – весьма подходящее слово. Оно проявлялось не только в простых, изящных линиях, но и в размещении окон.
Каждый камень уложен на свое место. Ничего лишнего. Никаких декоративных элементов. Все имеет свое обоснование. Да и сад настоятеля совсем не случайно сделали приватным, если не тайным.
Гамаш снова обратился к брату Симону:
– Если в саду никто больше не бывает, то почему у вас возникла мысль, что кто-то из монахов может наткнуться на тело брата Матье?
– Я не ожидал найти приора в саду, – ответил Симон. – И не знал, чего еще можно ожидать.
Гамаш пристально посмотрел на насторожившегося монаха. Наконец он кивнул и снова обратился к настоятелю:
