Она была поглощена своей любимой песенкой, раздававшейся из надетых на голову наушников.
– Где мамуля? – еле слышно спросил он.
– Она наверху, – ответила дочка, не снимая наушников.
Наверху... На середине лестницы он снова услышал лай собак в глубине сада. Что он мог означать? Что эта мерзость с ними делала?
– Ракель, – он вряд ли слышал свой собственный голос. Ему показалось, что теперь он единственный призрак в мире.
Все было объято тишиной. Спотыкаясь, он вбежал в ванную. Ему всегда нравилось смотреть в ее зеркало: мягкое освещение стирало с лица отпечатки лет. Но сейчас оно отказалось лгать. Он увидел в нем старого измученного человека.
Он открыл боковой шкафчик и начал прощупывать полотенце, одно за другим. Он искал пистолет, припрятанный здесь на случай крайней необходимости. Вот он! Ощущение выпуклости в руке немного успокоило его. Он проверил пистолет: все в полном порядке. Когда-то это оружие выстрелило в Гласса. Почему бы ему не покончить и с его новым появлением?
Он вошел в спальню.
– Ракель.
Ракель сидела на краю кровати.
Она еще не успела раздеться. Нортон уже вошел в нее, лаская ртом одну из ее восхитительных грудей. Он тоже был одет. Она молча оглянулась. Как обычно. Сейчас она и представить не могла, что натворила.
Он выстрелил, не раздумывая.
Открыв рот – от страсти или от неожиданности, – Ракель рухнула на кровать с внушительной дыркой в шее. Нортон, видимо чуждый некрофилии, бросился к окну. Вряд ли он понимал, зачем это делает – не умел же он летать...
Пуля прошила его насквозь, пробив к тому же и оконное стекло.
Мэгир взглянул на распростертую жену: ее измена и ее окровавленное тело, его потерянная любовь и все, что творилось в его душе, – все это не имело теперь никакого значения. Он уже не был способен переживать.
Пистолет выпал из его рук.
Собаки больше не лаяли.
Выскользнув из комнаты, он тихо, чтобы не потревожить ребенка, прикрыл за собой дверь.
Только бы не потревожить ребенка... Поднимаясь по лестнице, он увидел, что обаятельное личико глядит на него снизу.
– Папуля.
Он пристально смотрел в ее глаза, не зная, как поступить.
– Там был кто-то у двери. Я сама видела, как он проскочил за окном.
На нетвердых ногах он стал спускаться вниз, едва ли осознавая причину своей неуверенности.
– Я открыла дверь, но там никого не оказалось.
Уолл. Должно быть это Уолл. Уж он-то знает, как следует действовать.
– Он был высокий?
– Я не разглядела его. Я запомнила только лицо: оно еще бледнее, чем ты.
Дверь! Черт побери! Дверь!!! Если она не закрыла ее... Но было поздно.
Незваный гость уже стоял в прихожей. Его лицо кривилось в улыбке. Мэгир подумал, что она была худшим видением в его жизни.
Это был не Уолл...
Уолл был плоть и кровь – посетитель казался разорванной куклой. Уолл был угрюм – этот тип улыбался. Уолл означал жизнь, закон и порядок. Этот пришелец не мог означать ничего подобного.
Сомнений нет – это был Гласс.
Мэгир потряс головой. Не видевшее колышущуюся на воздухе фигуру недоуменное дитя спросило:
– Я что-то сделала не так, папуля?
Эти слова еще звучали в воздухе, когда Ронни бросился в атаку. Он взлетел вверх по лестнице с неуловимостью тени. Он и был теперь тенью, окруженною трепетавшими языками оборванной одежды. У Мэгира не осталось ни намека на спасение. Даже такого желания у него не осталось. Защищаясь чисто инстинктивно, он пытался произнести какие-то слова оправдания, когда единственная оставшаяся у Ронни рука, обернутая полотном материи, схватила его за горло. Мэгир рефлекторно перехватил ее. Тщетно: рука Ронни быстрой змейкой проникла в сотрясаемую судорогами гортань и, разрывая пищевод, поползла к желудку. Мэгир чувствовал ее там: она переполняла его страшной иллюзией сытости, словно от сильнейшего переедания.