Про мистера Каровски ходит столько слухов, что хватило бы утопить линкор.
Папа наверху начал свою ежедневную работу. Стук. Стук. Стук. Будто забивал гвозди в кирпичную стену.
А мама весело болтала, перекрывая шум и подкладывая еще куски пирога Стиву, который никогда не умел сказать “нет”.
– Нашел! – сказал я, видя, как по экрану понеслись розовые лучи лазеров.
– Ладно, я вас оставляю. У меня все равно еще вагон глажки. Если вам что-нибудь будет надо, я в кухне.
Она вышла, что-то про себя напевая.
Когда я встал, то заметил пустую банку, которую оставил папа. Слава Богу, мама ее не видела, а то отца ждала бы хорошая головомойка. Я смял банку и отправил ее в ведро.
Стук молотка наверху прекратился. И вдруг что-то показалось мне странным. Никогда, никогда за те семнадцать лет, что я живу на этой планете, не видел я, чтобы папа пил пиво днем.
– Кажется, отличный концерт, Ник.
Так и было. Я сел смотреть и начисто забыл про банку из-под пива.
Глава четвертая
Жизнь – гадство
Стив нас выставил рано.
Согласитесь сами, что 8.30 – негуманно рано для воскресного утра. Его отец возвращался где-то в полдень, так что ему еще предстояло прибрать дом, чтобы не казалось, будто в дверь вломился полный автобус поддатых ребят. Что, в общем, соответствовало действительности.
Девушки, на появление которых мы надеялись, не пришли. Так что мы просто сильнее накачались и стали в шутку кидать друг друга через мебель.
Мы трое перепрыгнули через заднюю стену сада Стива и рванули по полям прямиком, оставив его делать с домом, что может, и в тринадцатый раз повторять:
– Мой старик меня убьет, когда приедет!
Солнце уже пригревало шею, и мы брели по пустым лугам. Во рту будто жаба сдохла от водянки, и ее похоронили под языком.
Когда мы дошли до города, остальные свернули каждый к себе, оставив меня пахать последнюю милю по густой траве. Мысли, которые мне удавалось собрать вместе, в основном вертелись насчет того, как лучше насолить Тагу Слэттеру.
Я никого не видел, ничего не слышал. В такое воскресное весеннее утро девять десятых населения нежатся в постели.
Я перелез через заднюю изгородь нашего сада, распугав взлетевших размытым облачком птиц. На пути к входной двери я посмотрел на свой пикап. Пока чистый. Слэттер пока не решил повторить.
Папиной машины на дорожке не было. Ничего в этом необычного тоже не было. Иногда он по воскресеньям ездил в город за газетами. Мама, наверное, еще в кровати. Субботними вечерами она смотрела у себя в спальне старые фильмы ужасов почти до утра – и потом спала до ленча.
– ПРИВЕТ, НАРОДЫ! Я ВЕРНУЛСЯ! Это был мой обычный приветственный клич, который действовал всем на нервы, как наждак.
Но обычного “Заткнись, дан людям поспать!” не послышалось. В это утро они спали как убитые. Я пошел на кухню.
– Эй, кони!
Я повторил это снова, отодвигая кучу накрошенного хлеба на край стола и зацепив перевернутую масленку.
Если это папа такое устроил, то он затеял опасную игру. Мама взбесится. Да и он вроде в нормальном состоянии такого не делает.
Если подумать, я вообще НИКОГДА такого не видел. Он съедает свои кукурузные хлопья, потом моет тарелку и ставит ее в буфет. Единственный другой подозреваемый – это...
– Джон! Ты уже покойник! Быстрее все это прибери, пока мама не увидела!
Тишина. Боже ты мой... может быть, под личиной любящего домашние задания и дисциплину пятнадцатилетнего мальчика все-таки скрывался бунтовщик.
Через пять минут я бросил в раковину пустую тарелку и, все еще дожевывая хороший глоток хлопьев, поднялся наверх.
Там было чисто и тихо.
Я переоделся в свои повседневные джинсы.