Сигаретка в углу опущенного рта, бритая голова ходит из стороны в сторону, как у злобного питбуля, ищущего, кого цапнуть.
Он бродил по городу от рынка до Хай-стрит, пытаясь зацепить взгляд какого-нибудь пацана. Когда это происходило, дальше все шло по накатанному.
Слэттер : Эй! Чего тебе надо?
Озадаченный пацан : Извините?
Слэттер : Ты мне тут это брось! Сам знаешь, что ты сделал.
Пацан : Да честное слово, не знаю!
Слэттер ,агрессивно : Ты на меня пялился?
– Да нет. Я...
– Пялился, пялился. – Слэттер сжимает руки в кулаки. – Ты думаешь, ты меня лучше, да? А хочешь проверить?
Пацан уже понимает, что сейчас будет. Он видит, как поднимаются эти татуированные кулаки с кусающимися змеями и буквами на пальцах, складывающимися в слова ГРОБ и УБЬЮ.
Ему уже нетрудно представить, как он лежит на земле, сплевывая выбитые зубы, а эта горилла ботинками выбивает из него пыль.
– Ты что думаешь, можешь так себе расхаживать по городу и на людей пялиться?
Пацан ищет самый простой выход – и бросается туда. Показать этому татуированному орангутангу, что он тут непререкаемый хозяин.
– Извини... я честно... я не хотел. Я не нарочно!
– Чтобы больше так на меня не смотрел. Ты понял?
– Я больше не буду... (Пацан чуть не произносит “СЭР”). Я просто себе шел... Я не нарочно...
– Ладно, иди. Но больше так не делай, я этого не люблю.
Уважение, внушенное террором, – для Слэттера хлеб и воздух.
Подбрасывая ногами камешки, он свернул на мою улицу.
– Завтра вечером, – сказал я Стиву. – Надо выбрать подходящее время.
– А что мы ему сделаем?
– После того, что он сделал – что-нибудь такое, что ему сильно не понравится.
– А что? Он же толстокожий, как носорог.
– Дай мне время, – ухмыльнулся я.
От Лаун-авеню просто разило обыденностью. Улица из викторианских домов, обсаженных липами, весной имеющими жалкий вид. Детишки на велосипедах, и кто-то играет на пианино за открытым окном.
На Лаун-авеню я прожил всю жизнь. И ничего особенного в ней не находил, но Стив считал ее шикарной.
– Понимаешь, я тут даже ни разу не видел на мостовой собачьего дерьма, – говаривал он.
– Это потому, что у всех наших собак при рождении зашивают задницы. Вот лежишь ночью в кровати и слышишь, как они в своих конурах взрываются, как воздушные шары.
Мы шли по дорожке к моему дому, и Стив спросил:
– Чистый?
– Хотелось бы.
Я оглядел свой пикап. Это не была последняя шикарная фордовская модель, но это была моя машина, за нее деньги заплачены. Я сам ее перекрасил в огненно-красный цвет и белым над решеткой радиатора нанес имя –Бешеный кобель.
Джек Атен очень смеялся бы. Иногда мне кажется, что я выкидываю наполовину кретинские штуки, только чтобы повеселить его призрак.
– Чист, как слеза. – Я потрепал машину по крылу.
– Ну, ты же не думаешь, что он такой дурак, чтобы повторить то же самое.
– А почему бы и нет, Стив? У него воображения – как у гусеницы. Если он узнал хороший прием, он его будет повторять ad nauseum.
– Ад – что?
– Пока нас не вытошнит, Стив.
– А сейчас у нее вид вполне ничего. – Стив провел пальцами по краске. – Без царапин.
– Видел бы ты ее вчера. Спущенные шины – и он всю ее вымазал говном. Краску, стекла, фары – все.
– Вот сволочь!
– Присохло, как бетон. И еще я тебе знаешь что скажу?
Стив поднял брови.
– Это было не собачье говно.
– То есть...
– То есть это был Слэттер в чистом виде. Я целый день не мог забыть эту вонь.
– И что теперь?
– Теперь пойдем в дом и решим, как мы ему отплатим.
– Привет, Стив! Как твой папа? Мой папа поднялся и сел на диване, стряхивая крошки пирога со свитера.
– Спасибо, хорошо, – ответил Стив. – Он на эти выходные везет на юг груз камней.
– Так что мне придется посидеть со Стивом, – сказал я. – Чтобы он не боялся один в большом и темном доме.
Мы все весело рассмеялись.