Соня ощупала печать, и настроение у нее упало, когда она вспомнила вероломство Панглосса в катакомбах Рима.
Печать легко сломалась, упав тремя кусками к ногам. Письмо на дорогой бумаге на ощупь напоминало шелк и пахло одеколоном. Почерк был изысканным барокко. Несомненно, добрейший доктор предпочитал старомодные гусиные перья.
Дорогая моя!
Прежде всего прошу простить мне способ доставки этого письма. Я пытался связаться с Вами много раз и многими способами, но Вы – женщина очень трудноуловимая. Мне не выдержать такого расхода слуг, какой Вы мне задали. Во многих отношениях Ваш дар к резне меня обнадеживает. Мы очень давно с Вами не беседовали, и я боюсь, что обстоятельства нашей предыдущей встречи выставили меня в невыгодном свете в Ваших глазах. С момента нашего знакомства я с интересом слежу за Вашими приключениями. Ваше решение ситуации с Кэтрин Колесс должен признать грубым, но эффективным. У Вас, моя дорогая, природный талант к зверству. Ему не хватает утонченности, но его достаточно, чтобы Вы могли создать картину на уровне «Джонстауна» барона Луксора, «Резни в школе Стоктона» лорда Моридеса или даже классической «Резни Мак-Дональда» маркизы Нюи!
Но я пишу Вам не только для того, чтобы хвалить Ваш стиль. Есть многое, что я должен Вам сказать, и это касается некоего лица, которым Вы, насколько мне известно, интересуетесь. Я говорю о Вашем создателе и моем бывшем ученике – «Резня в школе Стоктона» лорда Моридеса, проще – Моргана. Связаться со мной Вы можете через этого человека, Палмера.
Соня глянула на свою левую руку. На ту, которой касался частный детектив. Сначала она не узнала в этом человеке сенситива – он явно сам не знал о своем таланте – и потому не поставила барьер. На нее хлынул поток сенсорных образов, и самым живым из них был образ нимфы в алом с дымящимся пистолетом в руке. Соня сразу разорвала контакт, обмен образами был неожиданным и нежеланным, но в путанице информации явственно различалось одно: Вильям Палмер был именно тем, кем он себя считал, – свободным агентом.
Она знала, где он остановился – Соня считала, что должна знать гнезда в городе, – и подумала, не время ли вступить в контакт с «семьей».
Ренфилд сидел в антикварном кресле, и бледное чиновничье лицо его скривилось подобием улыбки, когда Палмер вошел в сопровождении гориллы.
– Превосходно. Надеюсь, вы выполнили свою часть сделки, мистер Палмер. Вам удалось доставить письмо?
– Да доставил я ваше говенное письмо! Какого черта вы тут крутите, Ренфилд?
Палмер попытался вырваться из лап гориллы, но только услышал, как треснули швы пиджака.
– Крутите? – Ренфилд снова улыбнулся. Палмеру это не понравилось. – Мистер Палмер, если вы будете вырываться, я велю Кейфуоткрутить вам правую руку и ею же вас отлупить.
Палмер не сомневался, что Кейф на это способен, и потому прекратил попытки освободиться. Он оглядел комнату – в ней ничего не было, кроме кресла и Ренфилда, – и подумал, не заколочены ли ставни на окнах. Если нет, то есть шанс удрать, конечно, если горилла отпустит плечо и он, Палмер, не переломает себе все кости, прыгнув с третьего этажа в патио.
– Я бы не рекомендовал такие героические поступки, мистер Палмер, – произнес Ренфилд, улыбаясь и перекладывая ногу на ногу, как усталый инспектор по кадрам на собеседовании с надцатым соискателем. – Ставни, разумеется, заколочены. О, не надо так удивленно смотреть! Разумеется, я могу читать ваши мысли как открытую книгу – хотя сравнение с брошюрой комиксов было бы точнее. Можешь отпустить его, Кейф. – Тиски на плече Палмера разомкнулись. – Я сам справлюсь с нашим другом. Иди охраняй дверь.
Кейф что-то буркнул, остановившись на пороге ради последнего голодного взгляда на Палмера.