— Вейн! — возмутилась сестра. — Долго ты стоять будешь? Пойдем уже, холодно!
— Иду, — вздохнула девушка. Даже представить собственное обручение не получалось.
Храм здесь был огромный и гораздо красивее того, что стоял в Таларе. Белые стены мягко светились в предрассветном сумраке, а множество желтых камушков образовывали замысловатые узоры вокруг витражных окон. И сами окна — настоящее произведение искусства: узкие, высокие, в два человеческих роста. Каждое из них представляло собой картину, выполненную из разноцветных стекол. Вот мчится на крылатой колеснице верховная вира, поражает камнем познания Тьму, и та сворачивается змеей, уползает, спасается от испепеляющего света солнца…
Люси снова дернула за руку засмотревшуюся сестру.
— Понравились окна? — заметил Леран интерес нареченной. — Этот храм - наша гордость. Знаете, после нашествия Темных, прежний храм был полностью уничтожен, а этот отстраивали уже под руководством Ксандра. А мастера по витражам он привозил из столицы. Истинный художник оказался. Красиво, правда?
— Очень! — искренне отозвалась Вейн. — Нашествие и сюда докатилось?
Леран вдруг нахмурился, отвернулся, и девушка встревожилась.
— Леран? — она осторожно коснулась его руки. — Я сказала что-то не то?
Он вздохнул.
— Вы здесь не при чем, конечно. Просто это … черная страница в истории нашей семьи. Когда Перерожденные перешли Излом, много людей погибло, все это знают. К сожалению, нашествие не миновало и наши горы. Родители… их выпили Темные, Вейн. Досуха. Я думал, твой отец тебе рассказал.
— Нет, — тихо ответила она. — Я не знала, прости, что напомнила.
Он с благодарностью сжал ее ладонь и грустно улыбнулся.
— Я почти не помню этого, маленький совсем был, а вот Ксандру тогда досталось. Он тоже еще мальчишкой был, но смог меня защитить. Знаешь, самое страшное, что родители не погибли, а стали личами. И пытались меня сожрать… Я только и запомнил, что дикие глаза да оскаленный рот отца. Ксандру пришлось их убить. Родительским кинжалом и заколол. Обоих, и отца и мою маму… Вернее то, что от них осталось. Мы потом долго в подвале прятались, потом что Темные не только родителей выпили, но и тетушку, и ее детей, и всех служек, и даже собак дворовых. И многие стали личами, жаждали свежего мяса и крови. Надеюсь, никогда не придется такое пережить снова. Хотя я и помню все это смутно, говорю же, маленький был... Мне всего пять тогда исполнилось.
— А брату?
— Ксандру было тринадцать.
Вейн молча сжала его руку. Слова были излишни. Та ночь, когда Перерожденные перешли Излом, до сих пор наполняет души людей ужасом. Такие нашествия и раньше случались, но последний был просто ужасным.
— Надеюсь, когда-нибудь свет победит, и люди смогут прогнать Перерожденных навсегда, — вздохнула Вейн. — И отомстить за своих потерянных близких.
— Я тоже на это надеюсь, — кивнул Леран и улыбнулся. — Не грустите, Вейн. Я совсем не хотел испортить вам настроение своими грустными воспоминаниями. Сегодня хороший день, не будем его омрачать.
Она тоже улыбнулась.
— Ну вот, теперь вы оба здесь застряли, — к ним подошла недовольная Люсинда. — И что вы уставились на эти окна? Как будто на них цветы растут!
— Уже идем, — улыбнулся Леран, но руку Вейн так и не отпустил. — Кстати, Люси, цветы ты еще увидишь, обещаю. И совсем скоро.
Храм был переполнен, но для Лерана и его спутников предназначалась целая ложа, с удобными сидениями и мягкими подушками. Они расположились как раз вовремя, юные жрицы запели гимн восхваления.
Вейн положила руки в перчатках на деревянные перила. Она всегда любила этот момент, когда юные девичьи голоса раздаются в темном храме, освещенном лишь крошечными светлячками светочей, и шум стихает. Люди замирают, внимая. Их дыхание успокаивается, смолкают разговоры вокруг. Толпа становится недвижима и безмолвна, и все ждут.
Песня нарастает, голоса жриц взлетают к своду храма, и сотни людских сердец словно следуют за ними к самому большому окну, на котором всегда одно и то же изображение: огромный диск восходящего солнца. И когда мелодия уже дрожит на пике, и голоса певчих разве что не срываются на самой высокой и пронзительной ноте, витраж светлеет. На нем проявляются цветы и деревья, и лучи взошедшего солнца потоком льются в храм, на стоящих внизу людей, словно благодать небесных вир.
Вейн столько раз наблюдала эту картину, но всегда проникалась, как впервые. Конечно, с возрастом она узнала, что такой эффект льющегося света достигается какими-то хитрыми установками зеркал и стекол на крыше, но все же, это было столь прекрасно, что хотелось верить в чудо. Ради этого момента она готова была встать затемно и ехать в храм даже по лютому морозу. В этот день Вейн особенно верила, что небесные виры смотрят на нее и оберегают.
— Очаровывает, правда? — шепнул Леран, и Вейн с улыбкой кивнула.
Дальше было уже не так интересно. Обычные знакомые наизусть храмовые гимны почитания вир, танец жриц, больше похожий на монотонные раскачивания из стороны в сторону, речь Верховной, которая здесь была на удивление моложавой, не то что в родном Таларе.
Люси уже откровенно скучала и даже пару раз зевнула, не обращая внимания на гневные взгляды мистрис. Впрочем, их наставница была истовой виринией, и ее сейчас больше занимало происходящее в храме, чем поведение подопечных.
Вейн незаметно погрозила сестре кулаком. Все-таки она была старшей, и на ее плечах лежала обязанность присматривать за избалованной сестрицей. Люси отмахнулась.
— Каждый месяц одно и то же, — мрачно изрекла она. — Хотя бы гимн новый придумали, что ли.
Вейн покачала головой.
— Вот ты привереда, Люси, — отчитала ее она. — Смотри, какие здесь витражи красивые, в Таларе таких нет.
— Тоже мне достижение, — фыркнула сестра. — Зато наши жрицы лучше поют. А эти столько раз сфальшивили, что я со счета сбилась.
На это возразить было нечего, потому что в отличие от Люсинды, Вейн не обладала ни слухом, ни голосом и судить о чистоте исполнения гимна не могла.
— Привереда! — повторила она. — Ничего, скоро вернешься домой и будешь слушать правильный гимн.
Люси дернула плечиком, нахмурилась, но вдруг оживилась.
— Что это? — спросила она и тронула Лерана за руку. Он повернул голову и помрачнел. По проходу шли стражники, а между ними с трудом волочил ноги грязный, бородатый мужчина, закованный в кандалы. Люди брезгливо расступались, чтобы не коснутся идущих даже кончиком платья.
— Суд Света, — хмуро сказал он. — Мы можем уйти, если не хотите смотреть.
— Мы останемся! — торопливо сказала Люси.
Вейн посмотрела на нее с сомнением. Дома родители запрещали сестрам присутствовать на Суде Света, считая, что это зрелище не для юных лейн. Говорят, даже почтенные матроны теряли сознание на таких судах, что уж говорить о нежных девах. Поэтому отец строго настрого запретил им смотреть на это, и даже если и случалось такое во время службы, сестер всегда отправляли домой или в экипаж, дожидаться родителей. Люсинду такая несправедливость всегда злила. Вейн же было все равно, она и сама не стремилась присутствовать на Суде.
Люси, зная отношение сестры, вцепилась ей в руку и посмотрела умоляюще. Сквозь тонкую дымку вуали голубые глаза сияли, словно горные озера.
— Пожалуйста, Вейн, давай останемся? — взмолилась она. — Ты же знаешь, что дома папа мне не разрешает смотреть! А мне любопытно… Прошу тебя!
Вейн вздохнула. Сейчас, когда скорая разлука с сестрой неизбежна, разве могла она ей отказать? Тем более что и мистрис Алесс, кажется, не против.
— Вы уже взрослые, — пробормотала наставница. — В конце концов, нельзя скрывать от вас это вечно!
— Хорошо, — сдалась Вейн, — остаемся.
Люсинда порывисто обняла сестру и почти улеглась грудью на деревянные перила, чтобы лучше видеть. Тем временем храм покинули дети и подростки, на Суде Света можно присутствовать только тем, кто встретил уже семнадцатую весну.
