Но…
Разве наказание соответствует моему преступлению? Я же не убил никого, ничего не украл. И оскорбил чувства верующих только из-за досадной случайности.
— Да, вы гораздо хуже любого вора или убийцы. Вы оскорбили бога. Нет, мы не можем вас судить. Мы только можем отправить вас к нему. Там, в Девятилунной, ждет вас настоящий суд.
— Смерть всегда приходит — рано или поздно. Почему для вас так важно именно сейчас представить меня на суд вашего бога?
— Молодость — это не оправдание. Мне, дряхлому старику, приходилось отправлять на виселицу немало молодых, красивых и умных людей. Я знаю, что это мне бы покоиться в земле, а им жить да жить. Но справедливость важнее жалости — они преступники и сами выбрали свой путь.
— Я не выбирал, ваше благородие. Мой клан всегда придерживался правил, и я никоим образом не хотел осквернить святилище.
— Конечно, это могло произойти и случайно, без злого умысла. Но закон одинаков для всех. И тем более я не могу закрыть глаза на возмущение стольких молящихся, на показания священника, который вас проклял.
— Я исповедую другую веру. Почему я должен отвечать перед чужим богом за то, чего не совершал?
Судья тяжело, по-старчески, поднялся и подошел к окну, за которым все так же лил дождь. Он стоял, устало сгорбившись, полуприкрыв глаза. Ральф подумал, что тот просто не знает как быстрее закончить этот разговор.
— Интересно было с вами поговорить, Ральф Коэн, — произнес судья равнодушным голосом. — Я бы и еще поговорил. Но к чему это сейчас… Ваше преступление доказано, казнь отменить я не могу. Поверьте, мое сердце обливается кровью, но я вынужден придерживаться данной мною присяги.
«Проклятый лицемер. Проклятый старый лицемер», — подумал Ральф, но вслух спросил:
— Не могли бы вы вы сообщить моему клану о приговоре?
— Да, мы обязательно поставим в известность клан Коэн. Но, боюсь, вести дойдут до них уже после казни. Кстати, насчет экзекуции. Мы могли бы рассмотреть некоторые варианты.
— Вы имеете в виду, что я могу расчитывать на обезглавливание?
— Возможно. Все-таки вы благородный человек, а не какой-нибудь разбойник. Хотя, святотатцам у нас полагается либо виселица, либо четвертование.
Ральф поморщился:
— Четвертование меня не слишком привлекает, ваше благородие.
— Подумайте. Ведь так был казнен король Лирии. И бароны, задумавшие Ночной заговор. Это больнее, чем повешение, но гораздо благороднее. Вешаем мы обычно всякую шваль.
— Я подумаю над этим, — пробормотал Ральф.
— Не изволите ли вина?
Ральф рассеянно кивнул. Он знал, как должен поступить. Просто нужно было собраться с силами и выдавить «я выбираю четвертование». Он обязан позаботиться о репутации клана.
Судья позвонил в маленький медный колокольчик шесть раз. Через несколько минут в комнату бесшумно зашел слуга с подносом. Он ловко поставил на стол два кубка и наполнил их теплым вином из серебряного кувшинчика. Поклонился и так же тихо вышел.
Ральф пригубил вино. Оно было густым, темно-красным, резко пахло пряностями.
Ральф взболтнул жидклсть, пытаясь унять дрожь в руках. Голова кружилась, он никак не мог сосредоточиться. «Мне надо выпить побольше», — думал он, вдыхая тяжелый аромат корицы, гвоздики и имбиря. Но горло словно свела судорога, Ральф с трудом мог глотать.
Судья с наслаждением пил вино и грыз темный тростниковый сахар, лежащий в вазочке. Он предложил и Ральфу, но тот лишь мотнул головой.
— Собственно, для святотатцев у нас было еще одно наказание. Раньше их изгоняли в долину, — задумчиво сказал судья. — Но, возможно, смертная казнь более милосердна…
— Почему вы так считаете, ваше благородие?
— Вы чужестранец, наверное, ничего не знаете о долине. Она опасна, поверьте мне на слово.