— Ну что вы, господин Граев. Теперь не старое время, когда бритоголовые качки выбивали деньги из кооператоров, стращая их утюгами и паяльниками. Те отморозки повымирали, как мамонты. Сейчас даже нет нужды людям навязываться — каждый бизнесмен понимает, что жизненно необходимо иметь дело с нами. Иначе любой недобросовестный поставщик или покупатель обречет вас на многолетние баталии в арбитражах — с самыми минимальными шансами вернуть деньги.
Говоривший Граеву эти слова человек отнюдь не был похож на бритоголового качка с торчащим из кармана спортивных штанов утюгом или паяльником. Невысокий, сухонький, довольно пожилых лет, официально он числился директором спортивно-оздоровительного комплекса. Неофициально же решал возникавшие у Колыванова и других предпринимателей проблемы самого разного плана. За определенную долю в прибылях, разумеется.
— И что нам было делать, когда сюда пришли эти два молодых человека? Позицию свою они изложили вполне внятно и логично: во главе фирмы встала некомпетентная дамочка, прибыль и, соответственно, наша доля падают; а взяв дело в свои руки, они обязуются выправить положение. Мы не обещали им ни поддержки, ни содействия. Но сказали, что если они станут во главе вполне легально, без глупой уголовщины — нам препятствовать и выставлять претензии не имеет смысла, будем работать, как и прежде. В конце концов, это внутренняя проблема «Ориона». А мы подряжались решать внешние.
Граев подумал, что еще неделя-другая — и все бы так и получилось. Выкупили бы у Кати фирму на украденные у нее же деньги. И сказал:
— Хорошо. Претензий нету. Но я думаю, что за ежемесячно переводимые взносы одну услугу вы нам оказать можете.
— Какую? — слегка насторожился собеседник.
— Предоставьте в мое распоряжение троих мордоворотов. На один день. Таких, чтобы при одном взгляде на них хотелось расстаться с деньгами. Делать им ничего не придется — лишь создавать нужную декорацию. И еще: есть у вас ко всему привычный нотариус?
— Понимаю, понимаю… — дружелюбно улыбнулся директор. — У нас самые разные люди работают. Подберем поколоритнее. Хотя, господин Граев, у вас внешность тоже вполне внушительная. Когда вы пришли, я почему-то подумал, что вместе с вами пришли и неприятности. Рад, что ошибся.
— Знаешь, кого и что ты мне напоминаешь? — задумчиво спросила Саша.
Они сидели дома за поздним ужином. Готовила Саша изумительно, и Граев с опаской думал, что скоро наберет несколько лишних килограммов. Уже неделю Саша жила у него, переехав с вещами. Вещей, впрочем, было немного — туго набитая сумка.
Граев задумался над ее вопросом. Вообще-то он считал, что напоминает своих родителей. Но отвечать не стал, ожидая продолжения.
— Представь себе равнину — огромную, плоскую, покрытую кое-где бесплодными скалами. Равнину, где ничего не растет, ничего не летает и не бегает. А посередине равнины — замок. Высокий, мрачный, из черного камня… Подъемные мосты подняты, бомбарды заряжены, над котлами со смолой поднимаются дымки… А внутри замка, в углу огромной залы, — человек. Маленький. Напуганный. Одинокий. Ему плохо, ему тоскливо. Ему страшно.
— Романтично. Стихи писать не пробовала? Так что я тебе напоминаю: равнину? замок? человечка?
— Все вместе, Паша… Ты устал — быть несгибаемым суперменом, крушащим все и вся на своем пути Граевым. Устал — но никем другим быть не хочешь. И не можешь. А тебе пришлось туго — у тебя осталась одна рука; но все твое суперменство в твоих кулаках. И потому тебе тоскливо и одиноко. И только поэтому ты со мной…
Граев мог возразить многое. Сказать, что и кулак, и пистолет служат лишь продолжением и крайним воплощением мысли, что побеждает не тот, кто других перестреляет, а тот, кто передумает… Но не сказал. Не любил беспредметных споров.
А она продолжала:
— У тебя были дети?
Он молча покачал головой.
— А ты хотел бы иметь детей?
Когда-то он мечтал о детях. Почти уверовав, что виной всему его или жены бесплодие, Граев случайно узнал о ее трех абортах за годы брака. Промолчал, не сказал ни слова, но когда жена уходила — ни остановить, ни вернуть не пытался.
Но вспомнил он другое: искаженное ужасом, странно уцелевшее на растерзанном теле лицо Саши (другого Саши, мальчика Саши); чумазых и голодных детей на улицах Грозного — детей, которые, выжив, через несколько лет начнут закладывать фугасы на дорогах и бомбы на вокзалах; и снайпера, первого пойманного при нем снайпера — мальчишка, лет пятнадцать-шестнадцать, тонкая полоска пушка на верхней губе, самое время первый раз влюбиться и писать неуклюжие стихи, но — война, и дедовская винтовка с новенькой оптикой, и бойцы глотают слезы за убитого командира, и тело корчится на груде пылающих покрышек…
Бога нет, если гибнут дети…
Граев вспомнил все и с трудом разлепил губы:
— Не знаю…
Саша увидела по его лицу, что про это — не стоит; спросила о другом:
— А когда ты последний раз был в театре, Паша? Когда в последний раз встречал рассвет в лесу, на реке, в горах?
Рассвет в горах Граев встречал пять лет назад — и это был очень нехороший рассвет. А в лес или на реку хотел выбраться — но все не получалось. Он промолчал, а Саша продолжила:
— Когда ты прочитал последнюю книгу, Паша? Ты приходишь с работы и часами смотришь в стену — ты весь там, затем словно спохватываешься, натягиваешь улыбку, как перчатку на руку — тесную, неудобную перчатку, — и тащишь меня в койку. Ладно хоть это у тебя здорово получается…
Граев слегка обиделся. И сказал с оттенком затаенной гордости:
— Зато я умею танцевать. Хорошо умею, Саша.
Она посмотрела на него с недоумением. Огромная фигура Граева порой была обманчиво-медлительна, порой двигалась неуловимо быстро, перетекала, словно капелька ртути — которую не остановить, не схватить пальцами, — но мысль о танцах при взгляде на нее приходила в последнюю очередь.
— Это называется танец под пулями. Противник стреляет в тебя — и не может попасть, хотя ты не прячешься и расстояние все меньше и меньше… Многие думают, что это вроде качания маятника, лишь чуть сложнее. Ерунда. Маятник — упражнение, набор заученных движений. Их рваную амплитуду можно угадать и расшифровать — и пристрелить качающего. А танец — это искусство, это импровизация, в которой ты сам не знаешь, что сделаешь в следующую секунду. Правда, зрители не аплодируют. Зрители, если станцевал хорошо, лежат и умирают…
Саша, которой такой вид искусства никак не понравился, молча встала и начала собирать посуду в раковину. Спина напряжена — обиделась? Граев тоже встал из-за стола, посмотрел на часы и сказал:
— Мне надо уйти. Срочно. Дело часа на три-четыре. Может, на пять.
Она обернулась, посмотрела тревожно:
— Это опасно?
— Нет. Посидеть в пустом офисе, полистать документы… Граев задумался, представив ночной офис «Ориона» — таинственный, молчаливый, загадочный, каким бывает ночью любое место, наполненное днем людьми и звуками. Вспомнил (что греха таить!) огромный кожаный диван в приемной Кати. Подумал, что в отличие от Славы дел у него там мало, и достаточно неожиданно для себя самого предложил:
— Поехали с нами?
Она задорно тряхнула волосами:
— А что? И поеду!
Граев смущенно удивился сам себе — до сих пор его женщины и его работа существовали раздельно. И сказал, маскируя смущение:
— Заодно познакомлю со Славой Астаховым. Отличный парень. И пока не женат. Есть все шансы.
Она, в четвертый раз за время их знакомства, попыталась выдать ему пощечину (теперь — исключительно в шутку). Как и обычно, ладонь прорезала лишь пустоту…
Глава X
Если Воронин и удивился намеченной акции — ничем этого не проявил. Граев, пока Астахов растолковывал Кате механику закулисной жизни фирмы, зашел в его кабинетик, посмотрев с легким любопытством: знал или нет? В принципе особого значения это не имело. В заговоре Дима не участвовал, комплот сложился задолго до его появления в «Орионе», а если что и пронюхал по долгу службы, то явно занял выжидательную позицию.
— Ну что, Дима? Особист спит, а служба идет? — Граев изрядно недоспал и говорил с каким-то понурым сарказмом.
Воронин не стал делать вид, что ничего не понял из разговора Славы и Граева с Катей.
— Не наезжай, Граев! Директор Колыванов запретил Потапову прослушку подчиненных — так? Так! Екатерина Андреевна мне это запрещение подтвердила. На разработку личной жизни данных не было — да и к чему? Все свои и все гешефты крутили в офисе… Чтением мыслей я не владею, в контрактах-инвайсах понимаю не больше твоего… Какие ко мне претензии?
— Да какие претензии… Устал я, как собака… Все последние дни копал в этом направлении. Потому как картина складывается интересная: похоже, орлы наши о свободном полете задумались до исчезновения Колыванова. Аферы их могли пройти исключительно при его отсутствии. И он, полное впечатление, что-то инстинктивно подозревал… Есть кое-какие зацепки…