Я думала, что после смерти матери поеду с Рэмзи в Шотландию, ведь мне было еще рано жить одной. Однако после похорон выяснилось, что он договорился поселить меня в Лондоне, у тети. В тот же вечер отчим отвез меня в своем экипаже на Итон-сквер, но не зашел в дом, торопясь на какую-то встречу. Спустя несколько дней в скромное тетушкино жилище перевезли мои вещи. У отчима были родственники на юге, которые время от времени вспоминали обо мне и звали в гости. Впрочем, я принадлежала к клану Далримпл весьма условно: между нами не было кровного родства, к тому же брак Рэмзи и моей матери распался, и постепенно приглашения сошли на нет. Отчим далеко не всегда присутствовал на семейных торжествах, и до моего приезда в Шотландию в тысяча восемьсот восемьдесят восьмом году мы виделись трижды: на крещении, на свадьбе и на похоронах — по одному разу на каждой из церемоний.
Я всегда считала, что в жизни не чувствовала себя такой никчемной и заброшенной, как после смерти матери, когда Рэмзи отказался забирать меня в Шотландию. Однако после похорон Роуз я погрузилась в беспросветную тоску, какой никогда прежде не испытывала.
Тем не менее я хотела бы прояснить в своих мемуарах один важный вопрос. Находясь в тюрьме, я не имела возможности отвечать на все, что публикуют в прессе, и в результате обо мне распространялись разнообразные слухи, которые некому было опровергнуть. В газетах писали, что я пыталась свести счеты с жизнью вскоре после похорон, однако это неправда. Хотя на той неделе я действительно получила небольшую травму, кровоподтеки на шее, послужившие поводом для сплетен, имели вполне обыденное происхождение. Однажды вечером у дверного окошка появилась миссис Фи с письмом в руках. Вскочив с кровати, я бросилась к двери и впопыхах запуталась ногой в одеяле. От неожиданности я даже не успела выставить вперед руки и с размаху упала на трехногий табурет. Основной удар — краем табурета — пришелся на шею, на которой тут же вздулся синяк. Банальная, хоть и болезненная случайность — а вовсе не попытка удавиться или повеситься, как возомнили газетчики.
* * *Полагаю, мне также стоит упомянуть об анонимной переписке, напечатанной в «Норт бритиш дейли мейл». В свое время эти письма наделали шуму, и если вы были в Глазго той зимой, то наверняка помните эту историю, а может, слышали о ней от родителей. Первое письмо в редакцию пришло в начале декабря, и газета опубликовала его на следующий день. Разумеется, обратный адрес на конверте отсутствовал, однако характерный штамп указывал на то, что послание отправили из Венеции. Судя по грамотности, английский язык был для автора родным. Автор не называл своего имени и подписывался просто «искренне ваш». Искренне Ваш якобы был другом Кеннета Гиллеспи, брата Неда, исчезнувшего из Глазго прошлой осенью.
Впервые я узнала о письме от Каски, который навестил меня на следующий день после выхода газеты. По его мнению, послание сочинил какой-то бедолага, жаждущий прославиться любой ценой. Громкие судебные дела часто возбуждают интерес всяких полоумных типов. Здравомыслящий редактор отправил бы подобный сомнительный материал в корзину для бумаг, однако глава этого издания, мистер Росс, решил обнародовать излияния анонима. Когда я удивилась, что письмо пришло из дальних краев, Каски напомнил, что англичане, пребывая за границей, нередко выписывают газеты с родины; да и не исключено, что предстоящий процесс упоминался в итальянской прессе (куда более разумной и умеренной, чем британская).
Возможно, Искренне Ваш затосковал вдали от дома, в суматошном городе среди каналов и вездесущих туристов. Я представила, как он расхаживает по своей комнате, разглядывает пятна сырости на штукатурке или слушает плеск воды у подоконника. Даже если он и обзавелся друзьями в Венеции, в чужом городе трудно избежать одиночества — ведь нельзя слишком часто ходить в гости, чтобы не показаться назойливым. Наверняка часы уединения он проводил в церквях и галереях, на площади Святого Марка, в Ка д’Оро и так далее, и вдруг — возможно, в газете, которую ему прислали с родины, — прочел о деле Гиллеспи и решил разнообразить себе жизнь, устроив небольшой переполох.
По крайней мере, таким я представляла себе Искренне Вашего.
У меня не сохранился тот выпуск «Норт бритиш дейли мейл» (Сара почему-то не нашла в библиотеке ни одного экземпляра), однако я примерно помню содержание первого письма. Для начала Искренне Ваш заявлял, что пишет от имени Кеннета Гиллеспи из Вудсайда, Глазго, брата художника Неда и дяди Роуз Гиллеспи — пропавшей девочки, чье тело только недавно обнаружили. Кеннет всей душой стремится в Шотландию, чтобы помочь семье в тяжелые времена, но по причинам, о которых автор умолчал, это невозможно — ни сейчас, ни в обозримом будущем.
Кеннет якобы поведал Искренне Вашему, что хорошо знаком с дамой, арестованной в связи с исчезновением его племянницы. Они с Гарриет Бакстер, говорится в письме, сблизились летом, во время Международной выставки, на почве увлечения театром. Мисс Бакстер часто отдавала юноше свои билеты, если не могла пойти на спектакль. Осенью, когда Кеннет рассказал ей о некоторой неудовлетворенности своим положением в Глазго, дама, будучи финансово независимой, посоветовала ему уехать из города и начать новую жизнь в Венеции. Более того, в порыве щедрости она оплатила его путешествие и снабдила суммой, способной покрыть расходы в первые несколько месяцев за границей. Хотя поначалу Кеннет объяснял подобное вмешательство исключительно добротой мисс Бакстер, позднее — особенно ввиду последних событий — он начал сомневаться в ее благих намерениях и задумался, для чего ей понадобилось спровадить его из города. В чем именно заключались ее загадочные мотивы, автор не уточнил.
Кажется, в конце письма Искренне Ваш заверил семью Гиллеспи, что Кеннет пребывает в добром здравии, и умолял понять и простить молодого человека за то, что тот не может вернуться домой.
Несмотря на слухи, будто бы Кеннет сам написал или продиктовал это письмо, я полагаю, оно было составлено на основании газетных новостей. Любовь к театру автор выдумал, хотя и не вполне промахнулся: я раз-другой отдавала Кеннету билеты в «Принцес», но не более того. Все остальное было несусветной чушью, к несчастью, опасной из-за своей двусмысленности. Когда я выразила беспокойство, Каски сказал, что прокурор не будет опираться в суде на анонимное послание.
— Такое письмо может послать любой дурак. Зря его вообще опубликовали.
— По-вашему, о нем забудут ко дню суда?
Уголки рта у Каски чуть заметно опустились.
— Будем надеяться.
Разумеется, помимо прокурора меня волновали Гиллеспи. Они наверняка прочтут «Мейл», ведь Элспет покупала любимую газету каждый день. И действительно, когда в дверное окошко нам передали вечернюю почту, там оказался конверт от Неда — первая весточка от него после злосчастного свидания. При виде знакомого почерка у меня замерло сердце. Мне отчаянно хотелось прочесть письмо без свидетелей, но Каллен и Малгрю играли рядом в карты, дверь была заперта, и кто знает, сколько бы еще пришлось ждать уединения. Итак, я устроилась у себя на кровати и открыла конверт. Письмо хранится у меня по сей день, и потому я привожу его слово в слово:
«Дорогая Гарриет, что за ужасное время! Я не знаю, что думать. Не знаю, что писать. Едва мы оправились от одного страшного удара, как за ним последовал новый. Чего только мы не наслушались; вообразить не могу, чтобы хоть малая толика этих россказней оказалась правдой. Энни без конца вспоминает те дни, когда мы познакомились с Вами два года назад, — во всех подробностях, вплоть до малейшей реплики. Пока у нее нет оснований считать Вас виновной, но такое ощущение, что она упорно ищет доказательства Вашей изначальной злонамеренности. Они постоянно пререкаются на эту тему с моей матерью. Мама никогда не забудет, как Вы спасли ей жизнь на Бьюкенен-стрит. Она перечисляет Энни все Ваши добрые дела и настаивает, что Вы — милосердная душа, сущий ангел, или во всяком случае обладаете добрым и искренним сердцем.
Гарриет, сомнительное письмо в «Мейл» окончательно сбило нас с толку. На этой неделе мне обещали его показать, чтобы я мог опознать почерк брата. Энни уверена, что именно он написал письмо. Сегодня она рассказала мне все, что вам обеим о нем известно. Стоит ли говорить, как я потрясен. Впрочем, тут у Энни нет повода Вас осуждать. Даже она согласна, что прошлым летом Вы совершили настоящее чудо: избавили нас от массы хлопот, а Кеннета — от серьезных неприятностей. Жаль, что тогда меня никто не посвятил в эту историю. Разумеется, моя мать ни о чем не подозревает, и мы не собираемся открывать ей глаза — это ее убьет. Спасибо, что все это время Вы бережно хранили тайну.
