— Стивен очень любит церковные книжки, я это и раньше замечал, — продолжал Кеннет. — Основное у нас, конечно, беллетристика, но стоит священнику что-нибудь сочинить, и он тут же берет. Наверное, ему стыдно за некоторые наши издания, хочется их чем-то уравновесить. Мы ведь издавали кучу оккультной литературы, и не просто оккультной, а всякие там черные мессы и тому подобное. Правда, это было до него, но он и себя считает виноватым, не иначе.
— А кто же это издавал? — полюбопытствовал архидиакон.
— Как кто? Старый Персиммонс. — Морнингтон вдруг замолчал, и они растерянно поглядели друг на друга. — А впрочем, чушь это все, всякие черные мессы и прочее! — воскликнул он.
— Совершенно с вами согласен, — задумчиво проговорил архидиакон, — но чушь эта, в конце концов, существует и способна задурить голову многим.
— Вы что же, в самом деле полагаете, — спросил Морнингтон, — что в наши дни лондонский издатель продал душу дьяволу, расписавшись в акте купли-продажи собственной кровью? Да будь я проклят, если поверю! Магией интересуется куча народа, но они ведь не мажутся жиром покойников и не скачут на новолуние в чем мать родила.
— Вот дался вам ваш лондонский издатель, — сказал архидиакон. — Если у него есть душа (а это вы признаете), он волен продать ее. Не обязательно дьяволу, можно и самому себе. А что такого? — Священник замолчал, задумавшись. — Да, теперь я вижу, надо бы мне попытаться вернуть этот потир. Существуют же какие-то нормы благопристойности, порядочность, в конце концов. Грааль, — если это Грааль, — голос архидиакона потеплел, — вовсе не предназначался для похотливых оргий сумасшедшего петуха.
— Ничего себе петух! — воскликнул Морнингтон. — Да если все это правда, он — самый настоящий стервятник!
— Не в орнитологии дело, — сказал священник. — Я вот думаю — что можно было бы предпринять уже сейчас?
Честное слово, я почти готов просто пойти и забрать его.
— А может, лучше мне сходить? — предложил Морнингтон. — Стивен все равно просил зайти, если я доберусь До Фардля. И еще я потолковал бы с Лайонелом Рекстоу. — Морнингтон говорил непривычно резко. — Знаете, западет в голову глупая мысль, и кроме нее ты больше ничего не видишь. Хотя, по-моему, вы все-таки ошибаетесь.
— Тогда зачем вам к нему ходить? — сказал архидиакон. — Если я сошел с ума…
— Я сказал: «ошибаетесь», — запротестовал Морнингтон.
— Тот, кто ошибается после удара по голове, и есть сумасшедший, — продолжал священник. — Так вот, если я и свихнулся, то разговор с Персиммонсом или даже с Рекстоу, кем бы он ни был, вряд ли добавит ясности.
Кеннет вкратце объяснил, кто такой Рекстоу и как он попал в усадьбу.
— Так что, видите, с этим коттеджем все очень благородно, — закончил он.
— Дорогой мой, — вздохнул архидиакон, — если бы вы с Персиммонсом пили чай и он отдал бы вам последнюю крошку, это ничего бы не доказывало. Просто эта крошка ему не нужна, а хочет он чего-то совсем другого.
Позже к вечеру, дойдя до коттеджа, Кеннет обнаружил, что Лайонел не разделяет точку зрения архидиакона. В отношении семейства Рекстоу Грегори Персиммонс был безупречен. Он предоставил им коттедж, он послал прислугу и освободил Барбару от хозяйственных хлопот; он часами возился с Адрианом и настолько увлек его моторами и машинами, что Адриан все чаще подумывал, а не пойти ли папе с мамой погулять, пока он играет с новым приятелем. Словом, Лайонел не видел смысла присоединяться, пусть даже ради сочувствия, к крестовому походу против своего благодетеля, тем более что и сам Морнингтон разрывался между сочувствием и скепсисом.
— В любом случае, — сказал Лайонел, — не понимаю, что я должен делать.