Прошу верить на слово, это еще ничего, у Войновича есть описания и гораздо омерзительнее. На редкость отвратительные описания можно найти во всех литературах мира, но не везде же их упоенно смакуют. Любой человек проходит порой мимо помойки, мало кто никогда не бывал в морге. Но морг Булгакова и морг Бабеля и Войновича — совершенно разные заведения.
Помойная литература, по-видимому, имеет все же своего читателя… как это ни грустно.
ПОЭТИЗАЦИЯ ИЗГОЙСТВА
Вторым, несколько неожиданным следствием Одесского периода стало представление о том, что всякий незаурядный человек, всякий творец культуры — непременно урод или изгой (или и то, и другое вместе).
Существует ведь два очень разных представления о том, что такое вообще талант. Согласно одному из представлений, талант возникает от силы: человека много, в какой-то области особенно много, и вот он талантлив. Талант — дитя мощи человека. Так думали гиганты эпохи Возрождения, так полагали и гиганты естествознания в России XIX века.
Согласно другой теории, талант — это что-то вроде болезни или болезненного искривления человека. Если он в одном месте талантлив, то в другом едва ли не дебилен, и вообще непременно отягощен всевозможными комплексами и психологическими проблемами. Так думают о талантливых людях очень многие советские и послесоветские люди, и в этом поверье невозможно не проследить зловонных корней, уходящих в Одесский период.
В 1920–1960-е годы расходились большими тиражами книги о Некрасове, Добролюбове, Чернышевском… и с тем же успехом о классиках русской словесности и великанах мировой науки. Сегодня они вряд ли будут переиздаваться, потому что если даже написаны о весьма достойных людях, то написаны крайне плохо и поэтому никому не нужны.
Во всех этих книгах житие главного героя ваялось по примерно одному принципу: одинокий герой, непонятный ни толпе, ни грубому, как толпа, начальству, всю жизнь подвергается насмешкам и поношениям, с невероятной энергией «пробивается» и «борется», окруженный тупостью и косностью.
Книги активно формировали поверье об интеллекте — как отклонении от нормы, интеллектуале — как нарушителе законов природы, о творческой деятельности — как бунте против Мироздания, а о носителе разума — как об одиноком, отвергнутом, противостоящем всему миру человеке.
Это нелепое поверье, разумеется, не имеет ничего общего с действительностью и в старой России встречалось очень редко. Время от времени «теория ущербного умника» всплывает и в других странах, но нигде и никогда не достигает такого распространения, как в Советской России. У нас же это поверье разделяется очень большим числом интеллигентов, независимо от национальной принадлежности. Ведь если «одни интеллигенты разумом пользуются, то другие ему поклоняются».
Но невозможно не увидеть тут и корней типично еврейского представления о своей исключительной даровитости, о тесной взаимосвязи талантливости, образованности и изгойства (при том, что самые яркие и самые известные еврейские интеллектуалы — никак не изгои и даже не жители культурного пограничья. Они или традиционно образованные евреи, или полные ассимилянты).
ТУПЫЕ И ЗЛОБНЫЕ РИМЛЯНЕ
Еще более забавное следствие — евреи ухитрились заставить нас вечно доигрывать свою проигранную войну с Римской империей. Наверняка читатель слышал рассуждения (хотя бы в школе) о том, как грубый, жестокий Рим завоевал тогдашний мир, и ничего хорошего из этого не получилось. Мол, греки были талантливые и умные, гениальные ваятели и блестящие ученые, а вот римляне — тупые вояки, примитивные администраторы, которые только и умели, что строить дороги да организовывать производство, а вот по части наук и искусств… Эта нехитрая идея пропагандировалась даже на уровне детских книжек. В одной из них (написанной, кстати, родным братом С. Маршака) есть глава «Как большой Рим завоевал маленькую Иудею» [193]. Само название тут о многом говорит; не названа же ни глава, ни книга: «Как Иудея навязала Риму три никому не нужных войны и все их с треском проиграла».
В книжке речь идет о ступенях прогресса — ну и вколачивается, как тупой гвоздь, идея о тупых и злобных римлянах, о Римской империи как регрессе по сравнению с греческими городами-государствами. В том, что Рим завоевал Иудею, вдруг оказывается тоже страшно «реакционный» смысл. А на книжке воспитывались поколения…
В доказательство же главной идеи часто приводится «неопровержимый» аргумент:
— Да вы посмотрите на лица греческих и римских статуй! У греков — интеллект, культура, сразу видно… А лица римских императоров — это же сплошная тупость, самодовольство, грубая спесь… Вы разве сами не видите?!
Скажу откровенно: НЕ ВИЖУ! И даже готов крупно заплатить тому из читателей, кто сможет показать мне хотя бы один римский бюст, хотя бы одну римскую статую с жалкими, тупыми, дегенеративными чертами. Потому что единственные римские изображения этого рода — головы умирающих варваров на фронтонах одного римского здания. Римляне учились у греков и, к чести их будь сказано, сами этого отнюдь не отрицали. Но ученики очень быстро догнали, а кое в чем и превзошли учителей (то же строительство дорог, городов, акведуков, портов, а также и медицина, и сельское хозяйство, и инженерные науки). Представление о примитивности римского искусства и об эллинских недосягаемых образцах — попросту миф (не говоря о той «малости», что классическая «страна искусств» в современном мире — не Греция, а все-таки Италия).
Этот миф очень дорог сердцам людей иудаистической цивилизации. Став во главе российской науки, заняв место уничтоженных или бежавших специалистов русского происхождения, еврейские ученые оттуда, откуда пришли, принесли с собой в кабинеты и аудитории, в музеи и научные учреждения и кое-какие предрассудки. Например, острую нелюбовь к Риму. Люди, каждый год кричащие «Бей Амана!», не любят и римлян, что поделать.
— Так ведь во Франции тоже считают римское искусство ниже греческого! В книге Анри Боннара «Греческая цивилизация» об этом сказано очень определенно!
— А какого этнического происхождения Анри Боннар? И примерно треть французских специалистов по античной истории? Почему вы решили, господа, что только русским можно навязать собственные дикие представления и утробные комплексы?
Так что миф об убогих римлянах — он и есть миф, даром что миф это международный. И совершенно непонятно, почему мы должны разделять национальные предрассудки евреев или платить по их счетам двухтысячелетней давности.
СЛОВО МАРСИАНИНА
Логично, логично… Но возникает один вопрос… Вопрос такой: уверен ли господин Буровский, что поэтизация изгойства — так уж и чисто еврейская черта? Доводилось мне читать некого господина Горького… У него почему-то всякий бродяга, бездельник и пьяница — обязательно положительный герой. А всякий собиратель, труженик, собственник — непременно отвратительный и аморальный тип.
Я уже поминал господина Есенина — а уж он-то, чисто русский, деревенский человек, стал единственным поэтом, которого признал русский уголовный мир. И прошу заметить — с этим блатным миром Есенин активно и с удовольствием сближался, упоенно описывал, как он «читает стихи проституткам и с бандитами жарит спирт». Чем он отличается от Бабеля? Чем его герои лучше «аристократов Молдаванки»? Чем стремление «из окошка луну обоссать» или клич «подайте мне ту, сисястую» приличнее и лучше живописаний Бабеля или Войновича? Бабель еще отвратительнее Есенина, но он вовсе не вносит чего-то такого, чего у Есенина совсем нет. Бабель просто лидирует в том же потоке неаппетитного отношения к жизни.
А главное — разве в стихах русского поэта нет поэтизации изгойства, разрушения нормальной человеческой жизни, нравственного уродства? Это ведь Есенину мерещится, что
Я одну мечту, скрывая, нежу,
Что я сердцем чист.
Но и я кого-нибудь зарежу
Под осенний свист.
И меня по ветряному свею,
По тому ль песку
Поведут с веревкою на шее
Полюбить тоску.
Это, кстати, и к вопросу о том, для кого уголовники были «социально близким» элементом.
Да ведь и в песнях большинства бардов, в том числе и Владимира Высоцкого, пышным цветом цветет та же тенденция.
В книгах множества писателей-деревенщиков «хороший» человек — это люмпен, причем люмпен по преимуществу деревенский. А «плохой» человек — это в основном кто-то городской и образованный.