«Конечно, в Советском Союзе за последние тридцать лет антисемитизм ослаб с тех пор, как евреев удалили с партийных, высших советских постов, из карательных органов. Спасибо, большое спасибо коммунистам за это — они сняли с нашего народа не только тяжкое моральное бремя, но и способствовали его национальному самосознанию, значительно облегчили реальное взаимопонимание с народами этой диаспоры» [3, с. 61].
Нет ничего проще, чем ненавидеть френкелей и губельманов, свердловых и урицких. Их всякий психически вменяемый человек ненавидит, независимо от национальности и от веры. Но попробуйте возненавидеть… ну, того же Хейфеца. И вообще всякого приличного человека, которого лично знаете. Тем более — человека гонимого. Тем более — того, кто демонстрирует какие-то мужские качества. Его оскорбляют, зажимают, а он проявляет стойкость и упорно делает что-то свое… И хорошо делает!
В конце 1970-х доходило отнюдь не до погромов, а до публичных излияний в любви к евреям, причем непосредственно на улицах. Вообще рубеж 1970-х и 1980-х — это очень большой, значительнейший перелом, и, в числе прочего, отношение к евреям изменилось окончательно.
В 1981 году арестовали крупного ленинградского ученого, известнейшего археолога Л. С. Клейна. Официально обвинили его в педерастии — это ведь считалось в СССР преступлением, как и в Третьем рейхе, и в Южной Африке. Реально Лев Самойлович мешал генералам советской науки, и в результате «компетентные органы» включили его в «ленинградскую волну арестов» 1981–1982 годов — последнюю волну повальных арестов в СССР.
Лев Самойлович так хорошо защищался, что лишь с большим усилием удалось припаять ему полтора года тюрьмы. Год и четыре месяца провел он в тюрьме, и получалось — на лагерь приходится не так уж много времени. Вроде бы должен выдержать… Но страх за него мы все испытывали, загибая на пальцах: что будет работать против Льва Самойловича? Первое — это возраст. Второе — статья (педерасты — это же у «них» низшая каста). Третье, конечно же, национальность.
Трудно сказать, в какой степени сами палачи так же загибали пальцы, прикидывая, много ли шансов выйти из лагеря у Клейна. Но и наши опасения, и надежды гэбульников оказались далеки от реальности: отношение к евреям совершенно изменилось, в том числе и в уголовном мире. В представлении уголовников еврей перестал быть физически хилым, одновременно подловатым и наглым типом, который «вызывал у уголовников инстинкт преследования» [230, с. 134]. Еврей теперь был в их представлении энергичный, богатый человек, образованный, владеющий языками, «потенциальный иностранец». Такой еврей вызывал уже не стремление самоутвердиться за чужой счет, а уважение и зависть.
В лагере Лев Самойлович занимал почетное положение «углового», а вернувшись, мгновенно восстановил положение в жизни и в науке и с упоением свел счеты с некорректными людьми (например, с сукиным сыном, который спер у Льва Самойловича кусок его книги и выдал за собственное сочинение).
Но главное для этой книги — уже на рубеже 1980-х годов антисемитизма в России не было. По крайней мере, массового антисемитизма. То есть где-то бесновались «памятники», где-то перепечатывались на машинке и ходили по рукам, а позже и выпускались творения из «Библиотечки русского антисемита». Но все это было и осталось глубоко на периферии русской жизни. В семье не без урода, и не более.
Но тогда — из-за чего, из-за какого антисемитизма драпали из страны сотни тысяч евреев, судорожно рассказывая в американском консульстве, что их преследуют страшные русские антисемиты? О ком рассказывали они, спасаясь от гонений в ФРГ? С чем сталкивались они, и сталкивались ли вообще?
ЧТО ТАКОЕ АНТИСЕМИТИЗМ?
Действительно, не пора ли дать определение этому явлению? А то вторую книгу твердим про антисемитизм… а что это вообще такое?
Один из кадетских лидеров, Ф. Родин, назвал антисемитизм «патриотизмом недоумевающих людей». Основатели антисемитского движения в Германии говорили о «народном инстинкте», заставляющем их держаться подальше от семитов.
Склонный к аналитике В. В. Шульгин называет три типа антисемитизма:
1. Расовый.
2. Религиозный.
3. Политический.
Автор сих строк позволил себе ввести еще два уточняющих определения: антисемитизм страха и антисемитизм конкуренции.
Оба эти вида антисемитизма есть не что иное, как конкретизация «политического антисемитизма» В. В. Шульгина.
Все мы, от Родина до Буровского, пытались понять причины и корни явления. Мы относились к антисемитизму, как к уродливому явлению, вызванному к жизни какими-то тоже уродливыми явлениями в общественной жизни. Мы исходили из того, что никто не впадает в ненависть ни к какому народу просто так или поддавшись пропаганде.
Но все эти определения, даже сами попытки искать рациональные объяснения явлению, вызывают раздражение у многих евреев (особенно у идеологических евреев, разумеется).
Во множестве книг и статей, написанных евреями, антисемитизм определяется как иррациональная ненависть, стремление уничтожать, обижать, унижать евреев во имя самого процесса или подчиняясь каким-то утробным комплексам. Даймонт жестко разводит «неприязнь к евреям» и иррациональный, совершенно безумный антисемитизм — своего рода манию. То есть антисемитизм — это род душевного заболевания, которое выражается в ненависти к евреям.
Порой так считают не только авторы «Библиотечки Алии», но, казалось бы, люди серьезные: «Достаточно рационального обоснования советская антиеврейская политика вообще не имеет, рационального, конечно, с точки зрения коммунистической диктатуры. В основном объяснять эту политику приходится инерцией скрытого антисемитизма, корни которого живут в советском обществе, и инерцией антисемитской административной практики, прочно вошедшей в быт в сталинский период советской истории» [174, с. 422–423].
Впрочем, в той же литературе объясняется порой, на какой основе рождается этот вид помешательства. Скажем, в своей статье о последней книге Солженицына Д. Маркиш сравнивает его с «…натуральными жидоморами, преследуемыми житейскими неудачами и горьким ощущением неполноценности в гуще родного народа, посреди красивых березовых рощ» [43, с. 28].
Что прямо-таки восхищает, так это рассуждения о «житейских неудачах» исторической личности и «горьком ощущении неполноценности» автора, тираж книг которого зашкалил за сто миллионов. И тем более со стороны человека, чьи претензии стать русским литератором так и остались претензиями. Ох, чья бы корова мычала, скромно пописывающий господин Маркиш! Сравнили бы вы тиражи собственных книг с тиражами Солженицына — да и утерлись тихонько, в гуще собственного народа, посреди красивых пустынь.
Что же до злобности «жидо» — или еще чьих-нибудь «моров»… Кто это у нас тут собирался стоять в почетном карауле у изголовья России? Не припомните? Господин Маркиш, ау!
В случае с господином Маркишем приходится отметить хорошо знакомый психологам феномен, когда собственные состояния приписываются кому-то другому — или врагу, или просто человеку неприятному. Врагу — чтобы оправдать свое отношение к нему. «Если я его не зарезал бы, он давно бы меня уже прикончил! Вон как он на меня смотрит!»
В случае с человеком неприятным психический больной понимает, что с его стороны дурно испытывать такие чувства или настроения. Вот он и приписывает их тому, кого не любит и с чьей стороны ему приятны были бы низкие, презренные эмоции. Правда, еврейская тематика тут совершенно не обязательна, вполне достаточно зависти несостоявшегося полулитератора, автора злобных, но скверных стихов да максимум «Полюшка-поля», к знаменитому на весь мир писателю, субъекту мировой политики.
Но вот еще одно определение: антисемитизм — это иррациональная ненависть к евреям, проистекающая от зависти к их талантам.
Версия распространяется, правда, в основном неудачниками еврейского происхождения, и в этом некоторая ее слабость.
ЖУПЕЛ АНТИСЕМИТИЗМА
Иногда то ли в запале, то ли прямо по Фрейду, в порядке пресловутых «оговорок» делаются такие высказывания, что просто диву даешься. «Печальная статистика свидетельствует о чрезвычайно высоком „удельном весе“ евреев среди репрессированных. Так, на 2 января 1939 года в лагерях ГУЛАГа находилось 1 317 195 узников, в том числе 19 758 коммунистов-евреев… Этот факт также свидетельствует о полном отходе сталинского руководства от принципов демократии и социализма» [231, с. 83].
Тут два простеньких соображения: во-первых, стоит подсчитать, какой процент узников ГУЛАГа составляли евреи, и убеждаешься — тут-то процентная норма не нарушена, а если и нарушена — то в пользу евреев. По данным господина Хонигсмана, евреев в 1939 году в ГУЛАГе было МЕНЬШЕ, чем русских.