- Попробуйте, - согласился он. - План игры представьте одиннадцатого, раньше мне не до него будет. Но! Исключить утечку из Корпуса с сегодняшнего дня, это первостепенное требование, это я ни в каком разе не позволяю.
Он вернул начальнику Охранного Департамента документы по Смагину и повернулся к разведчику:
- Что с Арно?
- Толстой работал с ним под легендой венгерского графа, завербованного российской разведкой, если Арно заговорит, расшифровки нашего офицера не произойдет. Ротмистр ведет не только Арно и Мага, но и Лоренцо. Последний, несмотря на подготовку и личные качества, все же первый раз работает в качестве нелегала. Да еще в самой сложной и запутанной ситуации, к такому приготовить невозможно. Там нужен человек с опытом конспиративной деятельности, хотя бы просто для подстраховки. Не исключаю, что Толстой может быть ликвидирован противником, и тем не менее директивы о его немедленном отъезде я не дал. Уехать сейчас означает оставить Лоренцо без поддержки, чревато срывом.
* * *
Арно жил в богатом особняке, выходец из аристократического рода, общий язык с ним Толстой нашел быстро. Супруге агента представился в качестве доверенного лица швейцарского банка, тема курсовой разницы ценных бумаг хозяйку дома заинтересовала. С тех пор отношения с семьей Олдхэмов стали дружескими. Один из сыновей специалиста Foreign Office по разработке шифров и дешифрованию на деньги Разведчасти отправился учиться на континент, это позволяло отцу, не вызывая подозрений, выезжать за границу и привозить с собой материалы. Пил бывший капитан действительно сильно, но тут интересы жандармов и супруги Эрнста сошлись, и на время удалось тягу агента к спиртному ограничить. Вновь запои у Олдхэма начались в 1932 году, от работы с секретными материалами его отстранили.
В начале января ротмистр узнал от жены Эрнста, что к Арно стал проявлять интерес чиновник из службы безопасности. Этого ждали, именно оплату учебы сына на континенте выбрал Коттен в качестве приманки для Intelligence Service. Рассказ «запомнившего» цель срочной оплаты Григулявичуса сам по себе наводил MI-5 на шифровальщика, обучающего ребенка за границей, появление сыщика означало, что в Лондоне заглотили наживку. Доказательств тем не менее слова Юозаса не давали, лишь раздразнив английских ищеек близостью указывающих прямой путь к раскрытию изменника документов и побуждая задействовать своего агента в простом на вид действии - всего лишь достать из тайника два листа бумаги. Впрочем, слежку за Олдхэмом британцы установили, не дожидаясь подтверждений.
Знаменский все же направил ротмистру указание немедленно выехать из страны, риск провала в такой ситуации резко вырос, а Толстой знал слишком многих. Но разведчик решил еще раз посетить Арно - как обычно, остались незаданные вопросы и не до конца определенные позиции, в том числе на случай ставшего теперь уже почти неизбежным провала. Когда вечером граф прибыл в особняк, с супругой Олдхэма беседовал незнакомый, представительного вида мужчина. Представился он Дмитрию дипломатом, но в роли удержаться не смог и, многозначительно посмотрев на графа, намекнул, что ищет иностранного шпиона, который крутится около старины Эрнста. Дмитрий Александрович ничем себя не выдал и, продолжая беседу, как ни в чем не бывало рассказал несколько смешных историй, а в конце визита пригласил чиновника на ленч в лучший ресторан столицы.
Вот теперь действительно следовало уходить. На следующий день рано утром первым самолетом по имевшемуся у него запасному паспорту он покинул страну.
* * *
Эрнста Олдхэма арестовали спустя неделю вежливые, спокойные люди из контрразведки. Улик против него, кроме оплаты неким российским подданным счета в Цюрихе, в распоряжении обвинения не имелось, а потому MI-5 пошла на сделку. В обмен на признание и детальные показания Арно получил всего четыре года тюрьмы. Его супруге «от старых друзей» передали достаточную для оплаты защитника и прочих издержек сумму денег, и она с благодарностью ее приняла.
* * *
Подполковник Смагин работал под негласным контролем Охранного до тридцать седьмого года, взяли его под шумок массовых арестов по делу о заговоре Брусилова - Скоблина, расстреляли после закрытого трибунала «без гласного оповещения». В архивах Intelligence Service он так и остался нераскрытым российской контрразведкой.
* * *
Все это случится позже, а пока Глобачев, признав логику заведующего Разведчастью, в очередной раз кивнул, соглашаясь:
- Пусть действует. Что по Марселю?
- Операция завершена в основном успешно. Террористов взяла Сюрте, ушел только Мельников.
- Шах договорился с британцами?
- Его запросы после наших демаршей стали скромнее. К тому же Реза торопился обратно, о заговоре в Тегеране ему сообщили еще в море. Новое соглашение подписано. Площадь концессии уменьшилась, Персии гарантирована защита от колебаний цен и пятнадцать процентов прибыли, полученной по всему миру и распределенной между акционерами. Ну и 750 тысяч фунтов стерлингов ежегодно, фактически лично для Пехлеви. Шах неплохо пощипал британцев, но основные позиции Англо-персидской компании сохранены.
- А позиции Англии в Тегеране усилены, - едко добавил Константин Иванович. - Впрочем, вы получили на то санкцию, а Германия сегодня и вправду важнее. Главное, Барту уцелел, теперь через несколько дней немцы перестанут беспокоить Зимний. А к Персии вернемся, когда сил накопим.
И, заканчивая уже совещание, спросил Коттена напоследок:
- Что Гумилев, которого вы в центр событий в виде точки притяжения затолкнули?
- Гумилев свою роль отыграл должным образом, - ответил Михаил Фридрихович. - И с Григулявичусом вышло красиво, хоть официально и неудача получается, и Сталь вытащил, и с покушением французам неплохо помог.
- Во Франции его наградили орденом Почетного Легиона, - заметил Знаменский. - За Марсель.
- Наградили, - согласился Коттен. - И пока он останется в Париже. Ваше превосходительство, - он поднял взгляд на шефа жандармов, - оккупация Германии началась вчера. Уже известно, займут ли французы Баварию?
- Кажется, да, - чуть удивленно произнес начальник. - А в чем дело?
- В Марселе не удалось взять самого опасного, Инженера. Но мы зафиксировали его в Мюнхене. С Савинковым он пока встречаться не пожелал, видимо, опасается претензий, да, может, еще про Хилла прослышал. Поэтому наш фигурант направился к своему давнему другу, известному, - тут глава Охранного хитро улыбнулся, - под кличкой «Кузьма». И еще «Дядя».
- Бокий, - утвердительно произнес Глобачев, уперевшись ладонями в стол. - Михаил Фридрихович, вы вышли на Бокия?
- Да вот, тропили одного зверя, а пришли к берлоге моего коллеги, Глеба Ивановича, - довольно ответил Коттен. - Самый законспирированный товарищ, он, как известно, в «Объединенке» контрразведкой заведует, ажно с самого двадцать первого года. Еще Ленин, покойничек, ему поручил.
- «Черная книга»? - вспомнил и Знаменский.
- Именно. Список секретных осведомителей партии, симпатизантов с толстыми кошельками или высокими чинами, да прочие любопытнейшие записи.
- Если это не миф, конечно, - усмехнулся начальник ОКЖ.
- Вот Гумилев и проверит. Мельникова достанет заодно, в Мюнхене у него в прошлый раз удачно сложилось. Тогда можно будет и у нас к ордену представлять.
10.01.1933 г. Франция. Париж
Николай Степанович медленно шел по Елисейским Полям. Прошел мимо Триумфальной арки, почти добрался до площади Согласия. На сей раз он не косился на отражения в зеркальном блеске витрин, не менял резко направлений, в этот холодный, но ясный и солнечный день он действительно просто гулял. По Парижу, одному из любимых городов, в котором последние годы так редко бывал, мимо голых деревьев с растопыренными ветками на фоне неба, подставляя лицо резкому ветру, пахнувшему газолином и гарью.
Впрочем, сегодня раздражал и Париж, с его бегущими куда-то людьми и неостановимой рекой автомобилей на проспектах. Хотелось тишины, безлюдности и другого, лучше, конечно, морского, ветра.
«И все ж таки, - мелькнула мысль, - жаль, что нельзя отправиться домой морем. Сел бы на пароход, помахал с борта старушке-Европе…»
Записанные две недели назад в Роттердамском порту строчки всплыли в памяти, отложенное стихотворение напомнило о себе. Ну что ж… поэт нашел глазами небольшое уютное кафе с жаровней, выставленной на террасу, зашел, спросил кофе и достал неизменный блокнот.
Перечитал написанное раньше, хмыкнул, сообразив, что не давало покоя в композиции:
«Сначала, значит, уплываю куда-то, потом ругаю, на чем свет стоит, старушку Европу, а потом хочу сбежать оттуда… я задумывал нечто, скорее, обратное».
Гумилев поменял местами строфы, разбил на части…