– Довольно обидные, – говорю, – ваши слова, товарищ подполковник. Очень обидные. Я, между прочим, физматшколу закончил и могу разлюбую, понимаешь, траекторию снаряда в два счета вычислить.
– Ладно, – говорит подполковник Артюхин, – не пзди. А физматшколу я учту.
И учел. Назначил меня журналистом. Я обрадовался. Думал, буду военным корреспондентом. Как Аркадий Гайдар. А еще лучше – как Константин Симонов. Потому что Симонов не погиб и вообще по большей части по штабам ошивался.
Выяснилось, что журналист на их жаргоне – это человек, который отвечает за классный журнал. То есть не за классный, а за взводный. И полагается за эту должность звание ефрейтора. А от ефрейтора, глядишь, и до генерала недалеко. Лиха беда начало.
И уже собрался я себе на курсантские погоны ефрейторскую лычку нашить, как потерял этот самый журнал. Ходили мы в лес топографию местности изучать, я журнал под задницу и подложил, чтобы униформу не зазеленить. Подложить-то подложил, а забрать забыл.
Из ефрейторов меня разжаловали. Хотели под трибунал отдать, да обошлось.
Вообще-то мы на сборах неплохо жили. Нам с командиром взвода повезло.
Когда мы учились на военной кафедре, командиром нашего взвода был Максим Резник, который нынче в Законодательном собрании депутатствует. А под конец обучения у нас сменился куратор. Подполковника Артюхина заменил майор, фамилию которого я забыл.
Майор был интеллигентным, что, впрочем, не добавляло ему ума. Он над кандидатской диссертацией по психологии трудился. Доказывал, что любое ничтожество можно – при желании – сделать уважаемым человеком. Это было задолго до того, как Медведев стал президентом, так что идея выглядела не бесспорной.
Майор-психолог снял Резника и назначил командиром студента по имени Дима. Дима имел рыжие волосы, носил усы и считался придурком. Его даже на пьянки не приглашали. С этим командиром мы и приехали на военные сборы.
На сборах нашей компании жилось очень хорошо. Дима почему-то нас боялся. Назначал в наряды только с нашего согласия. Никогда не спорил и лишь слегка раздражал постоянным заискиванием.
Каждый вечер мы ходили в увольнительную. Увольнительные подписывал старший лейтенант Шиман, выпускник биологического факультета. Он тоже нас боялся. Не так сильно, как прапорщика Соковича, но побаивался.
– А что по поводу вашей увольнительной думает командир взвода? – робко спрашивал Шиман.
– Он согласен, – отвечали мы и шли в Лахденпохью пить пиво.
Но однажды подполковник, наш бывший куратор, учинил разнос. И приказал разжаловать Диму, а командиром временно назначить Резника.
Первым делом Резник велел убрать с видного места банку с чаем, которая и послужила поводом для отставки Димы. Мы нехотя убрали.
– Сегодня мы в увольнительную не пойдем, – сказал Резник.
– Почему?
– На несколько дней мы должны стать образцовым взводом. Тогда меня назначат не временным, а постоянным командиром.
Мы покривили рожи, но от увольнительной отказались.
После отбоя Резник заявил:
– Сегодня мы водку пить не будем. И песен петь не будем. Вот когда меня утвердят командиром, тогда мы заживем вольготно.
А мы и так жили вольготно. До того как Резника назначили временным командиром. Нас вполне устраивало житье при Диме. А житье при Резнике как-то не радовало.
– Резник – друг, но вольности дороже, – рассудили мы.
На следующий день мы с приятелем маршировали, слушая плеер. Один наушник в его ухе, а другой – в моем.
Подполковник, как и предполагалось, пришел в бешенство. Резника разжаловали. Он полез в драку. Со мной. Потому что приятель был гораздо здоровее Резника. Драка прошла без последствий, зато командиром снова стал Дима. И мы снова каждый день ходили в Лахденпохью, а в наряды не ходили.
Резник, правда, тосковал по былому величию. Жалел, что не удержался на взятой высоте.
Вместе с ним горевал еще один товарищ по имени Антон. У него, правда, никакого величия в прошлом не было, да и в будущем не просматривалось.
Антоха был уникальный экспонат. Из той категории людей, которым всё – божья роса. Которые ощущают себя великими, даже когда им походя плюют в харю. Стоят, так сказать, на глыбе слова «мы» среди моря свиста и негодования.
Антоха считал себя плейбоем.
– Захочу – любая баба моя будет, – говорил нам Антоха.
Бабы шарахались от него, как от прокаженного. Заклеить он смог лишь чучело, которое ходило в очках и шерстяных колготках.
Антоха считал себя крутым.
– Какие проблемы – обращайтесь, – говорил он нам.
Единственная проблема возникла у самого Антохи, когда зачуханный студент-философ вышвырнул его из очереди в буфете и грозился набить морду.
Антоха считал себя деловым человеком.
– У меня только баксы, – говорил он нам, когда мы просили в долг.
И неизменно показывал 10 баксов. К третьему курсу 10 баксов изрядно замусолились.
Уж он-то мечтал стать генералом. А для начала – хотя бы сержантом.
Но начальство упорно его игнорировало. Тогда он отпросился со сборов в город. Сказал, что у него жена рожает. Жена не могла рожать, потому что жены у него не было. Но начальство проверять не стало. Решило, что человек не может так нагло врать.
Нам тоже хотелось в город. Мы бесились, но закладывать его начальству, разумеется, не стали. Мы придумали более изощренную месть.
– Тебя произвели в сержанты, – сказали мы Антохе, когда он вернулся.
Антоха подпрыгнул, хлопнул в ладоши и вскинул руки в победном приветствии.
– С меня простава, – закричал он.
– Естественно, – сказали мы.
Антоха тут же помчался в военторг, купил сержантские лычки и принялся их пришивать.
Он расхаживал по части в лычках и сиял. Радость распирала его. Как говорил поэт, лик его ужасен, движенья быстры, он прекрасен.
– Кто произвел меня в сержанты? – спросил он.
– Подполковник Стружанов, – назвали мы самого грозного подполковника.
Антоха пошел к подполковнику Стружанову.
– Спасибо, Александр Иванович.
Подполковник Стружанов остолбенел. Никто и никогда не называл его Александром Ивановичем. К нему положено было обращаться товарищ подполковник. Но Антоха, видимо, решил, что между подполковником и сержантом разница уже не слишком велика, так что можно и сфамильярничать.
– За что спасибо? – осторожно спросил Стружанов.
Антоха засмеялся:
– Будто вы не знаете.
Он уже полез обниматься с подполковником, когда тот рассмотрел лычки.
– Ты почему сержант? – поинтересовался подполковник Стружанов, отталкивая самозванца.
– Да ладно вам, – махнул рукой Антоха. – Будто я не знаю, что вы меня и произвели.
Подполковник Стружанов сообразил, что к чему.
– Хуевейшую шутку сыграл с тобой коллектив, – сказал он. – Хуевейшую шутку.
Казалось бы, Антоха мог догадаться. Но это только казалось.
Он продолжал ходить в лычках и сиять.
Нашелся один предатель, который рассказал ему правду. Как говорится, лучше горькая, но правда, чем приятная, но ложь. Однако не для всех.
Одурманенный славой, снедаемый честолюбием, Антоха уже не мог взглянуть правде в глаза. Не мог поверить, что его неожиданное возвышение всего лишь глупая и не очень добрая шутка. Мозг отказал Антохе.
– Будем считать, что меня произвели в сержанты юристы, – решил он и остался при лычках.
Юристы действительно проходили сборы вместе с нами. Но они слыхом не слыхивали ни о каком производстве в сержанты. Да и не имели они права присваивать внеочередные воинские звания, хоть факультет у них и блатной.
Мы недоумевали. Шутка неуместно затянулась. Мы подумали, что за самовольное присвоение себе воинского звания Антоху могут отдать под суд военного трибунала. Парня надо было спасать.
Мы приказали нашему командиру Диме перед отбоем скомандовать построение.
– Взвод, смирно! – закричал Дима, когда все собирались отойти ко сну.
Мы вытянулись по струнке.
– Почему во взводе лишний сержант? – наигранно строго спросил Дима.
– Не могу знать, – ответил Резник, скроив тупую и искательную физиономию.
– Исправить недоразумение, – скомандовал Дима.
Мы с Резником взяли заранее припасенные ножницы и торжественно срезали Антохе лычки. Я, впрочем, давился от смеха, чем изрядно подпортил фарс.
Сначала Антоха имел вид ошарашенный, а затем отрешенный. Словно Наполеон, ссылаемый на остров Святой Елены, он стал спокоен и невозмутим. Не метал бисера перед свиньями и не вступал в препирательства с чернью. Дождался конца экзекуции и ушел к юристам.
– Жестоко получилось, – сказал кто-то из нас.
– Очень жестоко, – согласились остальные и решили по этому поводу выпить. Не пропадать же проставе, которую закупил Антоха по случаю своего сержантства.
«Вы подлецы и негодяи», – скажет рассерженный читатель и будет неправ.
Просто в армии – даже на сборах – человек за полдня превращается в заурядное быдло.