Вика сказал:
– Вовремя! Я бы хотел вовремя…
Этого ему не было даровано, умереть вовремя. Мог бы вполне и ещё пожить, уж пяток лет свободно.
Да что там говорить…»
Префект Парижа в середине XIX века барон Жорж-Эжен Осман потрудился на славу, прежде чем войти в историю.
Прорубив по приказу Наполеона III широкие артерии – улицы и бульвары, дающие доступ к вокзалам, мостам, театрам. А обустроив несколько громадных, узловых площадей, он во многом изменил урбанистическую архитектуру столицы мира.
Всесокрушающий барон в корне преобразил городской пейзаж, не постояв перед излишне жестоким разрушением старого города. Парижские улицы были застроены тысячами великолепных, светлых и монументальных зданий из тесаного и штучного камня, знаменитого парижского песчаника. Считалось приличным до середины прошлого века аккуратно высекать на фасадах фамилию архитектора и год строительства.
Наше с В.П. развлечение было бесхитростным – вышагивать по парижским улицам и на глазок издалека угадывать дату сооружения здания, судя по архитектурным деталям, меняющимся со временем. Чья дата была ближе к указанной над подъездом, тот и выигрывал.
Мне обычно везло, и я угадывал не реже Некрасова, что давало мне повод для некоторого тщеславия…
Некрасов редко ходил просто так, без толку по Парижу. Для выхода в город всегда имелась причина.
Продолжительные прогулки следовало начинать с покупки какого-нибудь альбома о Париже, обычно роскошного. Который тщательно рассматривался и лишь потом выбирались достойные посещения места и памятники.
Так было заведено ещё в 1976 году, в первый приезд Лилианны Лунгиной.
Лильку выпустили в Париж! А Симу оставили в Москве в заложниках! Сообщив нам эту новость, Вика извёлся от радости. Советская власть показывала, что зла на Лильку не таит и поведением её довольна. Но как только Максимов робко заикнулся об этом, Некрасов вознегодовал и даже повысил голос.
Что нам остаётся между воспоминаниями о прошлом и мечтами о будущем? Известно что – остаётся настоящее, которое мы торопимся прожить и вновь окунуться в щемящее прошлое или маловолнительное будущее. Это не я придумал, мне это сказал как-то Виктор Платонович.
Сейчас уже редко, но бывает, что я без особой надобности решаю пройтись по Парижу. И нет-нет да и поглядываю вверх, вскользь по верхним этажам старых, конца позапрошлого века зданий, как научил меня В.П. во время наших пешеходных прогулок.
Все окна этих домов имеют невысокие перильца, обычно чугунные, литые, но встречаются и кованые или из фасонных деталей на заклёпках. Это знаменитые парижские балкончики, придуманные королевским архитектором Мансаром. В честь которого, как известно, тесное жилое помещение под крышей названо мансардой.
Так вот, именитые и знатные горожане того времени были весьма недовольны пооконным налогом, взимаемым французскими королями. Строя многоэтажные палаццо и особняки и стремясь оградить своих прижимистых заказчиков от королевских поборов, этот модный архитектор исхитрился устраивать маленькие ограждения в нижней части окон. Которые благодаря этому архитектурному излишеству превращались из окон в балконы. И переставали быть предметом налогообложения.
Узнай о такой хитрости, что бы мы с вами сделали, будучи королем Франции? Взяли бы и установили новую пошлину, теперь уж на балконы! Но король, заметьте, не пошёл на это. Помня о своих собственных бескрайних балконах – взять хотя бы Версальский дворец Его Величества.
А парижские балкончики знамениты ещё и потому, что узор на их решётках ни разу не должен повторяться! Уму непостижимо: десятки тысяч решёток – и все разные! Так что просвещённому зеваке Виктору Некрасову было чем любоваться…
Прогулкам по Парижу посвящались многие часы, а если приезжали москвичи, променажам отводилось всё время. Одних Некрасов водил в парк Монсури, других – на Монмартр, третьих – смотреть Бобур, Латинский квартал или небоскрёбы в районе Дефанс. До этого в качестве лазутчиков мы везде побывали вдвоём.
Некрасов с видом хозяина, как у себя в Киеве, проходил по парижским бульварам. С гордостью старого парижанина объяснял москвичам, что нумерация домов начинается от Сены, чем дальше по улице от этой реки, тем выше номер. Сама река завораживала его, он тянул всех на её набережные и огорчался даже малейшему равнодушию.
Восторгалась безмерно этой рекой и Татьяна Литвинова, дочь бывшего наркома иностранных дел, безотказная спутница Некрасова в прогулках по Парижу. Когда она приезжала из Лондона, Вика бросал дела, и они бродили вдоль Сены. Глазели на речные трамвайчики и любовались плакучими ивами, а потом усаживались в кафе на острове Ситэ, лицом к реке.
– Что тебе, Вика, больше всего по душе в жизни? – спросила как-то она.
– Гм, – впал в думу В.П. – Литературу отбрасываем, алкашество тоже, что же остаётся? Люблю писать письма и развешивать фотографии. Свежий багет с маслом. И книжные магазины!
Так вот, для приезжающих в Париж настоящее заключалось во встрече с Некрасовым. Что может быть чудеснее, чем свидание после долгой разлуки, за тридевять земель! Для многих его друзей, знакомых, да и малознакомых тоже, было лестно и приятно выпить с ним. Эти моменты запоминались надолго. Случалось, что и я пристраивался, чтоб влиться или впиться в их компанию.
Но с глазу на глаз, один на один, я с Викой серьёзно и ярко выпивал в Париже нечасто, чуть ли не считаные разы. Слишком уж хорошо я знал, что эфемерная радость, захватывающая полупьяная болтовня, завтра почти наверняка обернётся вначале вдохновенным похмельем и неизбежным постылым запоем.
Поэтому водку собственной рукой я наливал Вике крайне редко. Да тот особо и не нуждался в таких церемонных знаках внимания – сам брал бутылку со стола и наливал себе.
Кстати, рюмок он не любил, терпел их наличие на гостевом столе, но в будни предпочитал эмалированную кружку. В память о фронте, утверждал. Дивную влагу В.П. пил не залпом, а глотками, как говорил, любил переполовинить.
Но зато чисто вдвоём, и частенько, мы пили наше французское вино – я усердно хлестал, он вяло отхлёбывал.
– Как хорошо выпивать с пьющими! – говорил, бывало, Вика, орлом оглядывая компанию.
Что может быть хуже, когда партнёры по застолью один за другим говорят: «Я – пас!» И ты вынужден пить один, а потом нести ахинею и хохотать над своими же шутками. Так завоёвывается репутация дурака! Нет, в компании, как у коней в квадриге, разношёрстность недопустима…
У Некрасова была своеобразная мания величия, окаймлённая самодовольством, – французы, утверждал он, не умеют пить, как мы, истинные мужчины и россияне!
В «Зеваке» он позволил себе даже насмешничать над приютившей нас нацией. Только мы, русские, можем метафорически описать все стадии пития. А у них даже нет такого необходимого, такого всеохватного и образного слова, как «похмелье». И опять же суждение нашего писателя было основано на общении со смехотворно пьющими парижскими интеллектуалами и далёкими от чарующей и раздольной выпивки дамами-переводчицами.
Есть, всё есть в прекрасном языке Мольера! Надо просто получше выучить. Есть и «похмелье», и «опохмеляться», и «на похмелку», «с похмелки»…
Наивный человек, Виктор Платонович! Доверялся в этом святом деле невежественным людям! Которые не только опохмеляться, напиваться и то не умеют!Православный безбожник
Из письма ко мне от 30 сентября 1976 года:
«Привет из Галилеи. Держим путь к этому самому, изображённому на марке акведуку. Вчера провели торжественное бабьеярское действо в некоем Ашрафе на Тивериадском озере. Собралось со всего Израиля 500 киевлян. Я держал речь, пылало пламя, приспустили флаги. Потом пили. Чай».
– Вообще-то я славлюсь как безбожник, – начал он. – Но безбожник явно не воинствующий.
Некрасов вернулся из Израиля и теперь за чаем выкладывал впечатления.
Но там, на Святой земле, мечтательно так рассказывает Вика, ему просто хотелось поверить в Бога. Не раз как бы вздрагивал, ощущая Его присутствие, простите за банальность. В храмах ли Иерусалима, на Тивериадском озере, среди гефсиманских многовековых олив, в Вифлееме или среди камней Галилеи, везде ходил и поглядывал на небо – а вдруг увидишь Его лик…
Чувствуешь себя каким-то остолопом. Ведь нас же учили, и дома, в семье атеистов Некрасовых, говорили, что не было никакого Иисуса Христа, ни апостолов его – всё это наивные и антинаучные байки, поповщина…
Некрасов говорит очень серьёзно.
Но в то же время ощущаешь, как обволакивает тебя странное и приятное чувство, что когда-то и Он ходил по этим местам, говорил, учил, проповедовал… А вот здесь Он присел, задумался или задремал… И тебе хочется оторваться от спутника, остаться одному, надеясь, что Он воспользуется случаем и возникнет на миг из чистейшей небесной голубизны или перламутрового знойного марева над камнями… И ты предстанешь перед Ним в умилении. А потом вспоминаешь, что ты атеист, что никакого явления ты не дождёшься и идёшь прочь, сожалея о своём неверии…