Я приготовился. Ефрейтор переглянулся с компаньонами, едва заметно кивнул, и в то же мгновение на мою подушку на–кинули полотенце, с противоположного края попытались ух–ватить несуществующие ноги, а на предполагаемое туловище, со свистом рассекая воздух, врезались две бляхи. В эту секун–ду я уже несся на противника, занеся над головой табурет. То–пот моих ботинок и странности в поведении истязаемого, ко–торый не выказывал не только признаков боли, но и своего присутствия, ввергли врага в замешательство, достаточное, чтобы я успел преодолеть восемь-девять метров до поля бит–вы. «Годок» с полотенцем в руках уже поворачивал голову на звук и даже успел испугаться, а потом я опустил свое оружие ему на голову. Противник рухнул лицом вниз, а я уже поднял табурет и, выставив его, словно таран, прыгнул на Дырова. Удар пришелся ефрейтору в лицо. Он хрюкнул и повалился на рядом стоящий стеллаж коек, из которых вывалились ошалевшие спро–сонья бойцы. Но два оставшихся противника уже смекнули, что к чему, и перестроили план нападения. Не успел я закончить маневр, предпринятый в отношении Дырова, как железный ку–лак врезался мне в солнечное сплетение. Дыхание сбилось, меня согнуло пополам, и я сделал несколько быстрых шагов к центральному проходу, стараясь восстановить работу легких и не упасть. Но следом просвистела бляха и, словно сотня взбе–сившихся ос, впилась мне в спину. Боль была ужасная, она зас–тилала сознание, подкашивала ноги. Но падать было нельзя. Уходить от удара тоже. Сколько нужно времени, чтобы замах–нуться еще раз? Мгновение? Секунда? Я повернулся и прыгнул головой вперед прямо в лицо врага. Я врезался лбом ему в под–бородок, сбил с ног и повалился на него. Вокруг был хаос, кто-то что-то кричал, мелькали руки и ноги. Дышать стало немного легче, но след от бляхи, словно раскаленное клеймо, растекал–ся по спине кипящим железом. Я вцепился противнику в шею и начал душить. Я смотрел ему в глаза и видел там ужас, потому что он понимал: я не дрался – выживал, а потому мог уже не остановиться… А потом что-то тяжелое рубануло мне по плечу, левая рука повисла плетью, я вскочил на ноги и тут же получил хук в челюсть. Я не упал, койка помешала, я схватился правой рукой за сетку и попытался сконцентрировать взгляд. Перед глазами все плыло и мелькало, настроить резкость не удава–лось. И тут на меня обрушился целый град ударов. Руку словно заклинило, я не мог ее разжать, так и болтался, словно пове–шенное на крючок пальто. Обе брови были разбиты, из носа текла кровь, губы слиплись, и мне не хватало сил их разле–пить. Но вдруг я осознал, что никто меня больше не бьет. Меня не было, но хаос не прекращался. Драка продолжалась, но уже без моего участия и тем более контроля. Даже не драка, а ба–нальное избиение. Зрение частично восстановилось, и я вдруг ясно осознал, что мои товарищи по роте делают из «годков» фарш. Четыре тела катались по центральному проходу под но–гами обутых на босу ногу ботинок. Вот он – русский бунт! Вот она – революция! Я смотрел на своих товарищей по роте и понимал, что отныне они не дадут себя в обиду, что это дикое происшествие спаяло их в единое целое, разбудило зверя, агрессивного и озлобленного, готового кинуться на первого встречного.
– Твою мать! Прекратить! Всем стоять! – раздался над ротой взбешенный голос дежурного по гарнизону.
В спертом пространстве помещения повисла напряженная тишина. Четыре тела едва подавали признаки жизни.
– Где дежурный по роте?! Что здесь, бля, творится?!
– Товарищ майор… проникли в ротное помещение и стали избивать рядового… Как его? Гвоздя. Я вызвал наряд, но они еще не прибыли…
– Твой наряд первым делом позвонил мне! Чего ты, между прочим, сделать не додумался! Чем твои дневальные, бля, за–нимаются?!.
Очевидно, дежурный по роте указал в мою сторону. Бойцы расступились, открывая майору картину меня, висящего на этажерке коек. Должно быть, я выглядел ужасно, потому что майор осекся.
– В госпиталь, живо… – выдохнул он.
Я обвел присутствующих взглядом. Лица расплывались. Несколько парней подошли ко мне, попытались отодрать мои пальцы от сетки кровати. Я улыбнулся им, сказал:
– Ладно… увидимся…
И отправил свое сознание в отпуск.
Лучше, когда тебя бьют долго, но не качественно, чем корот–ко, но профессионально. Я застрял в госпитале на полтора ме–сяца. Впрочем, моих «оппонентов» держали там куда дольше. Тот, который получил табуретом по голове, так и вовсе из на–шей казармы отправился прямиком в реанимацию. Наверное, я все же перестарался, хотя угрызений совести по этому пово–ду не испытывал.
Эти события вызвали огромный переполох, потому что уж очень много людей было причастно, и весь гарнизон был в кур–се мельчайших подробностей. Власть «годков» рухнула, и я стал героем того переворота. Меня это смешило, потому что я пре–красно понимал: революция – это всего лишь организованный кулачный протест. Общественная мораль при этом не меняет–ся, она остается прежней: сильные диктуют правила, слабые подчиняются. Пройдет год, и бойцы моего призыва будут точно так же вести себя по отношению к «черепам», они станут все теми же ефрейтором Дыровыми и его собутыльниками. Рево–люция меняет что угодно, но только не стереотипы поведения, даже когда обещает именно это. Насилие – это рассол, а сол–даты – всего лишь огурцы.
Товарищи по роте меня часто навещали. С каждой посылки из дому несли мне разные вкусности и вообще всячески выка–зывали уважение:
– Гвоздь, тут к парням родители приезжали, мы тебе тут до–машнего принесли покушать…
Рассказывали последние новости:
– Красного и Чижа определили в школу сержантов. Теперь их тока месяца через три увидим, уже с лычками…
Советовались по поводу организации труда и отдыха:
– Слышь, Гвоздь, мы тут подумали, как бы к начальству подъе–хать, чтобы фильмы разные завозили. Второй месяц одно и то же кино крутят. Аж скулы сводит…
Короче, хотелось мне того или нет, но на меня смотрели как на профсоюзного лидера. Меня это забавляло, поэтому я не воз–ражал. К тому же ребята охотно выполняли мои поручения, ко–торые были не разнообразны и сводились в основном к дос–тавке из библиотеки книг.
Начальство, особенно штабное, тоже не забывало о моем существовании. Начальство было в замешательстве, потому что надо было кого-то наказать, но кого именно, непонятно. Потому что при всей очевидности вины ефрейтора Дырова и его подельников они уже были наказаны на всю катушку. У рядо–вого Бенчука, которому я опустил на голову табурет, здоро–вье настолько растряслось по черепу, что врачи сомневались, удастся ли его собрать назад. Следующему бойцу мои това–рищи по роте достучались до почки, так что писал он с кро–вью пополам, а про пиво ему и вовсе стоило забыть. Третий подельник отделался легче всех – перелом челюсти, ключи–цы, трех ребер и легкое сотрясение мозга. Ну а самому Ды-рову врачи склеивали назад какие-то там лицевые кости, удивляясь, что они не повредили мозг. Так что наказывать виновников вроде как было поздно. Тем не менее я имел полное право написать официальную бумагу в военный три–бунал. Вот это мое право и вызывало у начальства обеспо–коенность.
– Гвоздь, – говорил майор (замначальника гарнизона по ра–боте с «персоналом»), в полной уверенности, что это моя фами–лия. – Мне непонятно, почему ты был одет и даже обут? Как слу–чилось, что в твоей койке лежали шинели, а не ты сам? Ты знал, что тебя придут бить? Готовился?
– Ну что вы, товарищ майор! Откуда я мог это знать? А одел–ся, так ведь замерз просто.
– Не морочь мне голову, – говорил товарищ майор и делал свирепое лицо, впрочем, в голос свирепости не добавлял. –Если ты знал, что они придут, ты обязан был сообщить!
«Разборчивым почерком ты должен был написать имена пло–хих мальчиков, мы бы их пожурили, да?»
– И что случилось бы, товарищ майор? Чтобы о таком докла–дывать, необходимо иметь факты, а не домыслы. А у меня их не было. Да и о том, что Дыров придурок, и без меня весь гарни–зон знает, правда ведь?
– Так…
– Товарищ майор, такой вот вопрос нарисовался: можно филь–мы в нашем кинозале чаще менять, а то народ волнуется…
– Подумаем. А ты подумай, что нам делать дальше.
– Я подумал уже, товарищ майор. Я без претензий. Инцидент исчерпан. Никаких бумаг, никаких заявлений.
Начальство такое мое отношение к проблеме более чем уст–раивало. Ну да, наказали дежурного по роте, слегка наказали дежурного по части. Но если бы дело дошло до трибунала, боль–шинство офицеров гарнизона выгребли бы тумаков на всю катушку. Так что штабные офицеры не были заинтересованы выносить сор из избы. Тем более чтобы этот сор выносил во–семнадцатилетний пацан.
Но была и заинтересованная сторона – военная прокурату–ра. Несколько раз приезжал очень худой и серьезный капитан с кожаным портфелем и убеждал меня дать показания «по факту выявления дедовщины». Очевидно, военная прокуратура нуж–далась в показательном суде, дабы общественность уверова–ла, что борьба с пороками в армии идет полным ходом. Мой отказ поначалу воспринимался как боязнь последствий, поэто–му капитан говорил со мной мягко и убедительно, точно забот–ливый родитель с неразумным младенцем. Заигрывал, одним словом:
