— Я поцелую тебя, Джейн Беннет, как я хотел сделать это с того самого момента, когда я увидел тебя, я прикоснусь к тебе, как мечтал. Затем я уложу. тебя в постель, пожелаю спокойной ночи и выйду из двери этого бунгало не оборачиваясь.
— Почему ты не можешь остаться?
— Не совсем подходящее время, и мы оба знаем это.
Чертов упрямец. Он был прав, конечно же.
— Только посмотри на нас, — сказал он, с грустной усмешкой оглядывая их повязки, царапины, швы и синяки, — Разговор о прогулке неходячих больных.
— Но как только мы перестанем быть неходячими больными…
— О, я знаю, куда я отведу тебя тогда. Джейн полюбопытствовала:
— Куда?
— Это укромное место. Оно принадлежит только мне. Там есть бассейн с чистой водой и зеленая трава вокруг. Солнце всегда над головой и поблизости расположен самый красивый водопад, который ты когда-либо видела. Иногда солнце начинает играть в отблеске тумана, и появляется радуга; Я отведу тебя туда. И именно там мы узнаем…
— И что мы там узнаем?
— Подходящее ли это место и время. Джейк наклонил голову, прижался к ее шее, его губы прикоснулись нежным, ласкающим движением к чувствительной коже под самым ее ухом.
Джейн задрожала.
Он поднял голову.
— Тебе холодно?
— Нет, мне тепло.
Он напряженно посмотрел в ее глаза и, почти как в замедленной съемке, приблизил свои губы к ее губам.
— Я измучен жаждой.
— Тогда выпей, — отозвалась она, и он накрыл ее рот своим.
Это был божественный поцелуй.
Он обдавал одновременно и холодом, и жаром.
Он уносил ее прочь и тут же притягивал.
Он захватил и удерживал ее в своих крепких объятиях, и в то же время она чуть не воспарила.
Он удовлетворил ее и опять заставлял жадно, отчаянно, безумно желать большего.
Это был только поцелуй. Это было ничто, и это было все. Это были небеса, и это был ад.
У губ Джейка был вкус Джейка, и только Джейка. Дыхание его было чистым, мужским, немного пряным, соблазнительным, опьяняющим, мгновенно захватывающим, абсолютно необъяснимым. Поцелуй Джейка был поцелуем Джейка.
И она любила его.
Его пальцы прикоснулись к пуговицам его рубашки — рубашки, которая все еще была на ней.
Какая-то часть ее разума все еще как бы существовала отдельно от нее. Джейн услышала свои собственные слова:
— Ты, конечно же, захочешь получить обратно свою рубашку.
— Не сегодня вечером, — пробормотал он, расстегивая последнюю пуговицу, проникая под полотно и заключая ее талию в кольцо своих рук.
Он был очень нежен с ней. Он убедился в том, что не задевает ее пораненную ногу. Он был осторожен, стараясь не задеть ее своей забинтованной рукой.
Его рот прошелся раскаленным железом вдоль ее обнаженного плеча, через ключицу к другому плечу. Он припал губами к выпуклости ее груди, там, где она вздымалась над вырезом купальника.
Он двинулся ниже и отыскал ее соски, прижатые к ткани, тонкой, как кожа. Он проводил языком по их чувствительным кончикам, пока они не стали упругими и жесткими, как незрелые ягоды, и пока ткань не промокла насквозь.
Джейн услышала возбужденный стон, собственный стон.
Джейк так быстро обезоружил ее. Это пугало и волновало ее, бросало в жар от неутоленного желания.
Она разомкнула свои объятия, одной рукой медленно провела по его обнаженным рукам, нежно и осторожно, чтобы не затронуть раны под повязкой.
Ее пальцы бродили по его груди, пока не отыскали маленькие мужские соски, твердые мускулы, небольшую полоску нежных шелковистых волос посреди груди, которая спускалась узкой дорожкойпо его торсу. Именно по ней последовали руки Джейн.
Когда она добралась до его талии, то почувствовала, как он сделал резкий вдох, неожиданно напрягся и затаил дыхание, и поняла, что надо остановиться, ибо этот мужчина был теперь в ее власти.
— И здесь все заканчивается, не так ли? — прошептала она.
— Все только начинается.