– Я… не знаю, где сейчас архив…
– Хватит врать! – резко оборвал его Мессер. – Беккеру незадолго до его гибели звонила эта ненормальная, фрау Шевалье, и стала объяснять, что в его услугах больше не нуждается… Да так здорово объясняла, что даже идиоту стало понятно, что архива у нее нет, что его забрали именно вы, милейший. Мы, кстати, эту старую дуру непременно найдем! Должок за ней… Все! Мое терпение лопнуло! Лука!!!
Каленин почувствовал, как железные пальцы взяли его за локти, потом ноги странным образом оторвались от земли и он, нелепо кувыркнувшись в воздухе, плюхнулся в кресло, где еще пару секунд назад сидел Мессер. Лука двинулся на него черной громадиной, и Каленин вновь попытался закричать, позвать на помощь, но не смог выдавить ни единого звука. Где-то остатками сознания он понимал, что, пока не отдал архив, убивать его никто не станет. Но сам этот черный великан был настолько ужасен, что Каленин уже почти собрался выдавить, мол, хватит, достаточно, все понял, готов отдать бумаги, будь они неладны!
– Ну?! – рыкнул Лука.
– Хорошо-хорошо. Я отдам архив. Только он не здесь…
– Что вы говорите? – послышался из темноты коридора голос Мессера. – И где же он? На вокзале, в камере хранения? На дне Рейна в бутылках из-под шампанского? А может, вы его закопали в саду? Мы с Лукой готовы к любой версии, и, уверяю вас, без труда выясним, насколько она правдива.
– Архив в посольстве…
– Ты слышишь, Лука, старина! Он в посольстве! – Мессер громко рассмеялся. – Беда в том, господин Каленин, что Лука не верит вам. Так ведь, Лука?
Гигант шевельнулся в темноте, и этого было достаточно, чтобы спина Каленина покрылась липкой испариной.
– Он в посольстве! – упрямо повторил Каленин. – А может быть, уже отправлен дипломатической почтой в Москву! Я не знаю точно. Он там уже недели три…
– Лука! – резко произнес Мессер, после чего Каленин почувствовал, как великан легко подхватил обе его ноги и легко рванул их вверх, отчего Беркас вместе с креслом опрокинулся навзничь.
В этот момент мертвую тишину темного дома буквально взорвала трель звонка у входной двери. Кто-то не просто звонил, но и яростно тарабанил в дверь ногами. За ней слышались какие-то выкрики и непонятные звуки.
Беркас услышал торопливые шаги, потом резко хлопнула входная дверь, после чего звонок затрезвонил с новой силой.
Каленин с трудом поднялся и на негнущихся ногах сделал несколько шагов. Трясущимися руками он дотянулся до выключателя, а когда свет зажегся, то в течение нескольких секунд убедился, что его страшные гости непонятным способом испарились. Он заковылял к входной двери и безрассудно открыл ее. На крыльце в обнимку стояли два человека. Один из них был Куприн. Второй, буквально висевший у него на плече, вначале показался Каленину незнакомым, но уже через секунду он узнал в нем проводника, с которым познакомился почти год назад в поезде, когда добирался до Германии. Оба были абсолютно пьяны…
– Беркас Сергеевич! Это Гаврилыч, между прочим! Узнаете? – Куприн пьяно улыбался, поддерживая своего спутника, который все время порывался сесть на крыльцо. – Это чародей наш, между прочим! Хранитель секретов, так сказать! Шерп гималайский! Бедуин! Проводник, одним словом, без которого пересечь бесконфликтно границу Советского Союза почти невозможно. Мохер там и прочая дребедень – это по его части!
Куприн икнул и жеманно извинился, наклонив голову:
– Прошу прощения. – Он снова икнул и вновь показал руками, что приносит извинения. – Да, Беркас Сергеевич! Ну выпили! А вам с Гаврилычем надо договориться! Вы же вот-вот покинете нас, и разведка донесла, что ваши чемоданы набиты тем, что можно везти через границу только в малых количествах… Да, кстати, что за странные субъекты только что вышли от вас? Они нас чуть не снесли с крыльца! Какой-то дед с палкой и такой ма-а-а-а-ленький мужичок. Метра три в холке. Это ваши знакомые, Беркас Сергеевич? Да? Странные у вас знакомые… Особенно этот, маленький… трехметровый.
– Проходите, – еле выговорил Каленин, чувствуя, что голосовые связки его не слушаются. – Нет у меня ничего в чемоданах… для вашего Гаврилыча, но проходите, конечно!
– Что, и мохера нет? – удивился Куприн, вваливаясь в коридор и пропихивая впереди себя молчаливого спутника. – Это делает вам честь! Тогда – просто чаю нам! Устали мы с Гаврилычем. Потом, я за рулем! Надо провести эту… как ее… премедикацию! Вот!
– Николай Данилович! У меня… поговорить бы надо…
– Давай попозже! – пьяно поморщился Куприн. – Сначала чай – мне и Гаврилычу!
…Потом пили крепкий чай с лимоном. Куприн и немного очухавшийся проводник пели русские песни, пьяно обнимались и клялись друг другу в вечной любви!
Каленин же не находил себе места. Он то и дело проверял, закрыта ли входная дверь. Несколько раз пытался заговорить с Куприным, но тот был настроен на гулянку и наотрез отказывался обсуждать серьезные темы.
– Давай все проблемы завтра! Хорошо же! Вот ты думаешь, что Гаврилыч простой проводник? – Куприн, выпив, всегда переходил на ты. Он погладил уснувшего за столом приятеля по голове и покачал пальцем: – Нет, дорогой мой! Он не просто проводник! Он человек трудной судьбы!
Куприн понизил голос:
– Он внебрачный сын Кагановича! Понял?
Каленин обреченно кивнул. Слушать про трудную судьбу внебрачного сына сталинского министра ему совсем не хотелось, но из вежливости он отреагировал:
– Тогда понятно, почему он проводником работает.
– Почему? – удивился Куприн. – Объясни!
– Ну, папа его железными дорогами ведал, вот сын и пошел по его стопам. Николай Данилович, архив у меня! Меня отыскал Мессер. Что делать, скажите, а?
Куприн тупо уставился на Каленина.
– Пошел по его стопам, говоришь… Какой архив? Мессер – это кто?
– Николай Данилович! Простите меня. Я глупость сделал… Короче, архив Шевалье у меня. Он здесь, в доме. Весь. Все сорок две картинки и досье.
Куприн еще раз надрывно икнул и, кажется, стал наконец-то понимать, о чем идет речь.
– Ну вы даете, Беркас Сергеевич! Мессер! Сам Мессер! Да он вас перекусит пополам и при этом даже не поперхнется! Как он вас нашел? Как узнал, что архив у вас?
– Потом об этом! Давайте сейчас сделаем так: берем архив, садимся в вашу машину и едем в посольство. Я прямо сейчас соберу все свои вещи и буду жить на территории посольства. Я, честно говоря, ужасно боюсь этих двоих. Пойдемте…
Он потащил Куприна на второй этаж, в спальню.
– Вот! Забирайте! – Он протянул ему альбом. – Рисунки здесь! Сейчас я пакет с записями доктора достану…
Куприн бережно взял альбом и начал его сосредоточенно листать.
– Ну и где же архив? – резко спросил он, и Беркас вдруг увидел, что Куприн в долю секунды стал абсолютно трезвым. – Клауса с женой я вижу! Но, надеюсь, вы догадываетесь, что к архиву Шевалье эти милые люди не имеют никакого отношения? Вы что, Каленин, разыгрывать меня вздумали? – Куприн смотрел на Беркаса жестко и требовательно.
Каленин схватил альбом, быстро перелистал, потом беспомощно огляделся вокруг и наконец осознал: рисунков Шевалье в альбоме не было. Тогда он присел на корточки, судорожно рванул на себя дверцу тумбочки и выбросил на пол стопку полотенец, между которыми должен был лежать пластиковый пакет. Он механически перетряхнул каждое и беспомощно поднял голову. Куприн пристально и трезво смотрел на него.
– Я так понимаю, что записи доктора также исчезли? – ледяным тоном уточнил он.
Каленин беспомощно развел руками.
– Ну все! С меня хватит! Чтобы духу вашего через неделю в Бонне не было!..
Лука Циммерман и Адольф Якобсен: кто кого
Жить в посольстве было очень неудобно со всех точек зрения. Сначала посольские ребята замучили вопросами – что да почему. Косо посматривал и сам посол. Он ввел в практику ежедневные футбольные тренировки, на которые были обязаны выходить все сотрудники, кроме поста охраны на входе. Он поинтересовался у Куприна, по каким причинам тот ночует на раскладушке в домике охраны, и, выслушав путаные объяснения, потребовал, чтобы Каленин тоже являлся на футбольное поле…
Из посольства Каленин выезжал только с кем-либо из сотрудников, да и то – только до университета и назад. Очень хотелось домой. Да к тому же ноябрь в Бонне выдался какой-то совсем не рейнский. Обычно в это время в рейнской долине стоят замечательные деньки. Осень здесь теплая и сухая. А тут – зарядили холодные дожди, низкое небо тяжело цеплялось за шпили многочисленных соборов. Мокрый Бетховен в центре города был мрачен и неопрятен. Короче говоря, тоска…
Каленин считал деньки до отъезда. Их осталось ровно три. Он то и дело украдкой звонил с одного из посольских телефонов в Москву, получая наслаждение оттого, что слышит голоса близких, которые его с нетерпением ждали…
