Сперанский. Вы никогда не смеетесь.
Тюха. Нет. Я постоянно смеюсь, только вы этого не видите. Это ничего.
Я только умереть боюсь: увижу такую рожу и начну хохотать, хохотать, хохотать. Так, подступает.(Потирает себе грудь и горло.)
Сперанский. Мертвые все знают.
Тюха(таинственно, со страхом) . Я Савкиной рожи боюсь. Очень смешная, от нее можно умереть со смеху. Главное дело, остановиться нельзя, понимаешь? Будешь хохотать, хохотать, хохотать! Тут никого нет?
Сперанский. По-видимому, никого!
Тюха. Молчи, молчи, я знаю. Молчи.
Пауза. Шаги становятся громче, как будто в самой комнате.
Тюха. Идут?
Сперанский. Да, идут.
Пауза.
Тюха. Я тебя люблю. Спой-ка ты мне эту, твою… А я слушать буду.
Сперанский. Извольте, Антон Егорыч…(Поет вполголоса, почти шепотом, протяжным и заунывным мотивом, несколько похожим на церковный.) «Все в жизни неверно, и смерть лишь одна – верна, неизменно верна!(С возрастающей осторожностью и наставительностью, жестикулируя одним пальцем, как будто передает тайну.) Все кинет-минует, забудет, пройдет – она не минует, найдет! Покинутых, скорбных, последних из нас, до мошки, незримой для глаз»…
Тюха. Как?
Сперанский. «До мошки – незримой для глаз. Прижмет, приголубит и тяжкий свой брачный наденет венец, и – жизненной сказке конец». Все, Антон Егорыч.
Тюха. Молчи, молчи. Спел и молчи.
Входит Липа, отворяет окна, отодвигает цветы и смотрит на улицу. Потом зажигает лампу.
Тюха. Это кто? Ты, Липа? Липа, а Липа, куда они идут?
Липа. На праздник, ты же знаешь. Шел бы и ты спать,Тюха. А то увидит папаша, рассердится.
Сперанский. Много идет народу, Олимпиада Егоровна?
Липа. Да. Только темно очень, не рассмотришь. Что это вы такой бледный, Григорий Петрович? Даже неприятно смотреть.
Сперанский. Такой вид у меня, Олимпиада Егоровна.
В окно осторожно стучат.
Липа(открывая окно) . Кто там?
Тюха(Сперанскому) . Молчи! Молчи!
Послушник(просовывая в окно улыбающееся лицо) . А Саввы Егорыча нет? Я же его в лес хотел позвать.
Липа. Нет. Как же это вам не стыдно, Вася! У вас такой завтра праздник, а вы…
Послушник(улыбаясь) . Там и без меня народу много. Скажите Савве Егорычу, что я в овраг пошел, светляков собирать. Пусть покричит: го-го!
Липа. Зачем вам светляки?
Послушник. Да монахов же пугать. Поставлю два светляка рядом, как глаза, они и думают, что это черт. Скажите же ему, пусть покричит: го-го-го!(Исчезает в темноте.)
Липа(вдогонку) . Сегодня он не может… Убежал!
Сперанский. Нынче, Олимпиада Егоровна, троих на кладбище хоронили.
Липа. Вы Саввы не видали?
Сперанский. Нет, не пришлось, к сожалению… Троих, я говорю, хоронили. Старика одного, может, знаете: Петра Хворостова?
Липа. Да, знаю. Умер?
Сперанский. Да. Его да двоих ребят. Бабы очень плакали.
Липа. Отчего они умерли?
Сперанский. Извините, не поинтересовался. Детское что-нибудь. А вы не изволили замечать, Олимпиада Егоровна, что, когда ребенок умрет, он делается весь синий? И вид у него такой, будто он хочет закричать. У взрослых лицо спокойное, а у них нет. Отчего бы это?
Липа. Не знаю. Не замечала.
Сперанский. Очень интересное явление.
Липа. Вот и папаша. Говорила, – досидишься, а теперь брань вашу слушать.(Уходит.)
Егор Иванович. Кто лампу зажег?
Сперанский. Здравствуйте,Егор Иванович.
Егор Иванович. Здравствуйте. Кто лампу зажег?
Сперанский. Олимпиада Егоровна зажгли.
Егор Иванович(тушит, закрывает окна) . У Савки научилась.(К Тюхе.) А ты это что, а? Докуда же это будет, а? Докуда же я из-за вас, прохвостов, муку принимать буду, а? Где водку взял, а?
Тюха. В буфете.
Егор Иванович. Так это она для тебя там стоит?
Тюха. У вас, папаша, очень смешная рожа.
Егор Иванович. Давай водку!
Тюха. Не дам.
Егор Иванович. Давай!
Тюха.