Директор садится, Манчини принял позу у стены и насмешливо улыбается.
М а н ч и н и. Ты их и лечишь? Смотри, папа Брике, у тебя нет диплома.
Б р и к е. Маленькие советы. Они все очень мнительны.
М а н ч и н и. Он просто обжег горло абсентом: эти двое пьянствуют каждую ночь. Папа Брике, я тебе удивляюсь, ты мало следишь за нравственностью!(Смеется.)
Б р и к е. Ты мне надоел, Манчини.
М а н ч и н и. Граф Манчини к вашим услугам.
Б р и к е. Ты мне надоел, граф Манчини. Ты всюду лезешь и мешаешь артистам работать. Они тебя побьют когда-нибудь, и я не стану отнимать.
М а н ч и н и. Как человек другого круга и воспитания, я не могу относиться к твоим артистам как равный. Что ты выдумал, Брике? Я и тебе делаю честь, говоря с тобой так фамильярно и совсем запросто…
Б р и к е. Ну, ну!..
М а н ч и н и. Я шучу. Но если они вздумают напасть на меня, то ты это видал, а?(Вытаскивает из палки стилет. Любуется сам.) Полезная вещь! А знаешь, какую девочку я вчера открыл в предместье?(Смеется.) Ну, ну, допустим, что ты этого не любишь, у всякого свои вкусы. Но послушай! – ты должен дать сто франков.
Б р и к е. Ни сантима.
М а н ч и н и. Тогда я беру Консуэллу. Кончено!
Б р и к е. Ты говоришь это каждый день.
М а н ч и н и. Говорю, говорю! И ты бы сказал, если бы так позорно нуждался, как я. Нет, послушай, – но ведь я должен поддерживать блеск моего имени, а? Ведь если несчастья моего рода привели к тому, что я мою дочь, графиню Веронику, должен был сделать наездницей… для куска хлеба! Для куска хлеба, понимаешь ли ты, чурбан!..
Б р и к е. Ты слишком много бросаешь на девочек. И ты попадешь-таки в тюрьму, Манчини!
М а н ч и н и. В тюрьму! Нет, но я должен же поддерживать блеск моего рода?(Смеется.) Манчини во всей Италии известны тем, что любили девочек, только девочек, – ну, и разве я виноват, что мне приходится платить бешеные деньги за то, что моим предкам доставалось совсем даром? Ты осел, ты парвеню, ты не понимаешь, что такое традиции рода. Я не пью, я совсем бросил карты после того случая… ну, ну, без усмешек! – и если я откажусь еще от девочек, то что останется от Манчини? Один герб! Ну, послушай, ну для традиций – дай сто франков!
Б р и к е. Я сказал, что не дам, и не дам.
М а н ч и н и. Но ведь целую половину жалованья я отдаю Консуэлле. Или ты думаешь, что я не люблю мое дитя, мою единственную дочь, оставшуюся мне, как последнее воспоминание о ее святой матери? Какая жестокость!(Делает вид, что плачет, и вытирает глаза кружевным грязноватым платком с короной.)
Б р и к е. Лучше скажи, что она такая дура, и отдает тебе половину заработка. Ты мне надоел!
Входит З и н и д а, укротительница зверей, жгуче-красивая, осанистая женщина, со спокойно повелительными движениями, которые на первый взгляд кажутся даже ленивыми. Она – невенчанная жена директора Брике.
3 и н и д а(Манчини). Здравствуй.
М а н ч и н и. Мадам Зинида! Пусть этот варвар, эта грубая душа пронзит меня кинжалом, но даже в его присутствии я не могу сдержать взрыв моей любви.(Шутовски становится на колени.) Мадам, граф Манчини просит вас чести быть его женой!
3 и н и д а(Брике). За деньгами?
Б р и к е. Да.
3 и н и д а. Не давай.(Утомленно садится в угол рваного дивана и закрывает глаза.)
М а н ч и н и встает и отряхает колени.
М а н ч и н и. Герцогиня! – не будьте так жестоки. Я не лев, я не тигр, я не дикий зверь, которых вы привыкли укрощать, – я просто скромное домашнее животное, которое хочет… мня, мня – кушать зелененькую травку.
3 и н и д а(не открывая глаз). Мне Джим сказал, что ты держишь для Консуэллы учителя. Это зачем?
М а н ч и н и. Заботы отца, герцогиня, заботы и неусыпное попечение любящего сердца. Крайние несчастья моего рода, среди которых я вырос, оставили и в ее образовании некоторые пробелы.