– Я тебя видеть больше не могу! Вся жизнь кувырком из-за какого-то орка! Ты – тупой, да? Ты как «ванька-встанька»? Тебя отвергают, прогоняют, угрожают, бьют, преследуют – а ты все равно приходишь как ни в чем не бывало со своей глупой улыбкой на лице?!
Женя и правда улыбался довольно глупо, схваченный Катей за грудки и прижатый к одной из декораций где-то в путанице задников арьерсцены, но на улыбку у него была причина. Катя ругала его на чем свет стоит, на ее лице горел неподдельный гнев, но она не кричала, а говорила возбужденным сдавленным шепотом. Она не хотела, чтобы его здесь нашли, в темной утробе театрального оборудования, в складках двух матерчатых задников, между которыми было почти уютно, как в гнездышке. Она не позвала на помощь Корнея и его подчиненных, когда Женя тихонько окликнул ее из-за кулис. По другую сторону тяжелого фонового занавеса двигались тени – труппа нащупывала дорогу за кулисы, пока на сцене оставшийся в одиночестве принц изображал танцем любовь к отлучившейся Золушке и нетерпеливое ожидание ее же.
– Преследуют, да, – мечтательно кивнул Женя. – Спасибо.
– За что спасибо?!
– За ИнГаляцию.
В полумраке Катино лицо было серым пятном, за исключением фосфоресцирующих от эмоции фиолетовых зрачков, но она все равно заметно покраснела и вдруг отпустила Женин пуловер, словно почувствовав в их физическом контакте излишний интим.
– Я не… Я просто тебя пожалела. Несправедливо, когда на тебя нападают, а ты еще слепой и ничего не знаешь. Это редкий случай… Я за справедливую войну, – она вдруг снова рассердилась. – А вы такие, между прочим! Теперь я знаю, что это правда. Вам палец дай, вы руку по локоть откусите. Тебе помогли – а ты решил, что тебя уже и в гости пригласили. Здесь штаб Макара Филипыча, на минуточку! Ты чем думал?
– Почему ты меня так ненавидишь? Что я тебе сделал? – ошпаренный ее словами, Женя, тем не менее, больше всего просто хотел понять. До сих пор весь этот эпический восьмисотлетний антагонизм оставался для него филькиной грамотой. В Катином голосе звенели упрямые нотки:
– Это не я. Это все. Так было всегда. И с этим ничего не поделать. Не нам об этом рассуждать. Нас там не было. Да что я тебе объясняю… Забей. Забей. Лучше конкретно мне скажи: ты вообще на что рассчитываешь?! Ты понимаешь, что – допустим, допустим! – ты мне нравишься, допустим на секунду – ты понимаешь, что это просто невозможно?
Женя подумал.
– «Солнце столкнется с Луной… Реки повернут вспять…» Опять двадцать пять. Ты об этом? Скажи, ты знаешь, из-за чего началась война?
– Вы убили нашего Принца!
– А мне сказали, что вы – нашего.
– Глаз открыл? Поздравляю. Быстро тебе мозги промыли.
– Дело не в этом… – Женя помолчал и собрался с мыслями, чтобы все взвесить и ненароком не дать Кате повода завестись еще больше. Он вступал на щекотливую территорию. – Думаешь, твой отец верил в конец света?
Под изуродованную аранжировкой музыку Прокофьева Катя долго молчала. Блик ее лица оставался неподвижным, сияние глаз растворилось. И правда – верил ли? Он сам рассказал ей страшную и поучительную историю о том, что бывает, если эльф подружится с орком. Бывает? Бывает? Ей стало смешно от такой формулировки. Когда бывает? Как часто случается конец света? Откуда это известно, если еще никто никогда не пробовал? А ведь в последние годы Александр избегал этой темы. Неловко усмехался, отшучивался, потом задумывался. Кате никогда не пришло бы в голову ставить под сомнение сказанное отцом, сказанное Принцем, если бы Александр сам не свел ее с орком Степановым – сыном Степановых! – с помощью идиотской бандероли. Как она хотела бы спросить у него сейчас – что все это значит? Что ты хотел сказать мне, папа, и не решился сделать это впрямую?
– Я видел ее. Ромашку. На бейдже, – тихо сказал Женя. – Я думаю… – он только что это понял, – я думаю… – и поразился простоте своего озарения, – я думаю, твой отец хотел, чтобы я нашел Гоблина.
– Но Гоблин – это сказка, – сказала Катя, не смеясь.
– До вчерашнего дня я думал, что орки и эльфы – это сказка.
Они помолчали.
– Мне нужно идти. В полночь мой «Порше» превратится в скейтборд. Спецэффекты последнего слова. Шарль Перро переворачивается в гробу.
– Глупо как-то, – пожалел Женя. – Нам бы в парке посидеть, поболтать. Чтобы все, как у людей… Познакомиться. Узнать, что ты любишь.
– Я мороженое люблю. Шоколадное. Вообще нельзя, но у меня хороший обмен веществ.
– Мне сейчас кажется, что хороший обмен веществ – это самая романтичная штука на свете!
Серый блик в полутьмах заколыхался и задышал, и Женя догадался, что девушка хихикает. На призрачном овале снова вспыхнули, но уже от другой эмоции, фиалковые зрачки, как электричество пробежало всполохами по капиллярам, выделило мазками сегменты роговицы и запалило, наконец, весь глаз мягким вельветовым светом… Так же мягко фосфоресцировали зеленым кончики пальцев, если оторвать и сжечь терку с боков спичечного коробка и, забравшись в темный шкаф, потереть образовавшийся коричневый шлам. Этот простой опыт когда-то завораживал Женю. Насколько же приятнее были результаты другой химической реакции – он потер своими словами ее настроение, и вот он, катализ, и вот он, реактив! И даже пыльный лабиринт матерчатых задников походил на захламленный платяной шкаф, его детскую лабораторию.
– Если твой папа хотел, чтобы я нашел Гоблина, значит, это возможно. Значит, я это сделаю. Я обещаю тебе. Только он сможет объяснить, что происходит. Только он знает, как началась война. И еще я обещаю тебе самое вкусное шоколадное мороженое.
Ответ последовал не сразу. Женя вдруг осознал, что их лица находятся очень близко друг к другу. Ее дыхание грело его подбородок, единственное связующее их касание, и это было круче, чем объятия. Она как будто приняла его защиту.
Катины руки зашевелились.
– Возьми. Он у меня давно, – в Женину ладонь ткнулись металлические шипы на полоске кожи, – в нем моя сила. Амулет питает хозяина своей силой и подпитывается от него тоже. Такой симбиоз и вечный двигатель. Возьми. Тебе понадобится.
Женя подержал браслет, погладил его в Катиной руке, закрыл ее пальцы, отодвинул.
– Спасибо. Но вот этого не нужно. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
– А если с тобой…? – Катя оказалась еще ближе, теплое дыхание стало горячим и гладило его по губам. Он сглотнул слюну и чуть не проглотил Дюшину арбузную жвачку. Теперь он чувствовал теплоту еще и ее тела, шлейф фруктового аромата «Москино», пряно приправленный по́том… Она переживает за меня!
– Мне кажется, что вот теперь со мной ничего не случится. Просто не может.
Шевеления Жениных губ было достаточно, чтобы невзначай коснуться ее губ самую малость. Сердце пальнуло безумной канонадой в виски, ноги потеряли под собой пол, он парил в ватной невесомости, и ничего больше не было в мире…
Но ненадолго.
– Сглазил, – сказала вдруг Катя, и почти одновременно его обхватили сзади за горло шершавым предплечьем пиджака.
Он как-то неловко вывернулся и повис в воздухе, цепляясь за нападающего; на мгновение он увидел лицо и узнал лобастого Петю из многоэтажной недостройки. Его ухватили за штаны и дернули к себе от Пети, но хватка сразу же ослабла, и где-то за спиной Катя сдавленно крикнула в чью-то ладонь. Сплошные черные задники, и Петин костюм среди них, как очередная декорация; вокруг топотали и делали это негромко; они хотели взять его быстро и по-тихому, чтобы, упаси боже, не сорвать спектакль. Посмотрим. Где-то мы уже слышали такую военную стратегию: быстро войдем и быстро победим, а плана «Б» нету.
Получи, фашист, гранату! Определившись в пространстве, Женя вычислил, где у Пети расположена правая коленка, и поприветствовал подошвой ботинка вторичный остеоартроз. Петя отбросил его, как ядовитую змею, охнул и растворился в складках темного креп-сатина и дымчатой пелене болевого шока. Где-то неподалеку, за завесой, от троих отбрыкивалась Катя. Он ринулся к ней, но потерялся и, спотыкаясь, попытался откинуть задник, запутываясь еще больше. Теперь уже до него не могли добраться прибежавшие на подмогу Пете охранники. Они хватали его сквозь ткань, а он с легкостью выскальзывал, но охрана наседала, и Женя, отпихнув всех сразу, поскольку пихать через задник было проще, чем хватать, рванулся в противоположном направлении, яростно разбрасывая завесы на своем пути, и оказался на сцене.
Пока Женя, прикрыв рукой глаза от софитов, пытался понять, что произошло, дирижер повел рукой не туда, потом вовсе дернулся инстинктивно, оборонительным движением выставив палочку перед собой, и вслед за ним оркестр повелся не туда дружным расстроем и дернулся истерическим невпопадом. Скрипки еще усердствовали, стремясь ухватить, о чем, теперь уже личном и никем не понятом, поет рояль, а Золушкин принц замер в нелепой позе с поднятой в незавершенном батмане ногой. Может, наконец, навалять? Другого шанса не будет.
