— Забудь о том, что было вчера.
Я сделала шаг в сторону и развернулась, чтобы уйти. Когда-то давно я повторяла себе как заклинание: без жалости, без сожаления. Они — твоя солярка.
Теперь же в груди вибрировал кактус.
— Лида, подожди. — Опомнившись, он побежал за мной. Я свернула за угол, повторяя почти вслух: солярка, солярка, солярка… Мне теперь не нужно. Не нужно.
— Не нужно. — Обернулась я, выставляя ладони вперед.
Он замер. Я не смотрела на лицо. Смотрела на его руки. На удивленные ладони. На изумленные пальцы. На тонущие в непонимании ногти. Солярка. Последний, кого я не смогла от себя отшить.
Развернувшись, быстро пошла прочь.
— Что ты сделала с Лешкой? — Спросила Анька, войдя в комнату.
Я подняла взгляд от лекций и пожала плечом и бровью.
— Он сам не свой. Вы, наконец, переспали? И тебе не понравилось? Что случилось?
— Мы не спали. — Я отрицательно качнула головой и вернулась к лекциям.
Анька подошла к тумбочкам. Скинув сумку, потянулась к коробке геркулеса «Экстра» на подоконнике.
— Твой фуршет на одну персону заканчивается.
— Знаю. — Я подняла взгляд, наблюдая, как она трясет коробку.
— Так, что ты сделала?
Я смотрела на зеленые яблоки на коробке и думала, стоит ли ей говорить.
— Вчера на дискотеке. — Сказала я. — Мы танцевали.
— Вы целовались. — Догадалась Анька.
— Да.
— Ну, и сука же ты…
Я подняла взгляд с нарисованной на коробке пиалы на подругу. Кивнула задумчиво. Знаю.
— Он же все эти четыре года только о тебе и думает. У него же никого нет. Не было. Ты представляешь, каково это?
Я усмехнулась. Она усмехнулась в ответ. Потом вовсе села, ставя коробку на тумбочку и тихо смеясь.
— Это твой выбор. Но с ним-то зачем так? Зачем?
— Я случайно. Я не хотела… — Я опустила взгляд в лекции. Я хотела. И тогда это не было случайным. Теперь же…
Анька сидела на кровати. Она уже не смеялась. Лешка учился на нашем потоке. С Максом они дружили с детства. Но журналистика его не особо интересовала. Он был рядом всегда. С первого дня учебы.
— Лид, ему плохо. Ему очень плохо.
— И что я должна сделать? — Я поднялась, вдевая ступни в туфли и подхватывая кофту. — Пойти, переспать с ним?
Аня подняла лицо. Отвернулась к окну. Там лето врывалось в весну, завладевая улицами, деревьями, воздухом. Сегодня днем там бугай чуть не убил урода. И вполне вероятно, что и моя вина в произошедшем была. Сегодня днем я сорвалась. Впервые за четыре года я повлияла на кого-то. Сегодня днем я поставила под удар все, над чем работала последние годы. И сегодня мне было абсолютно не до Лешки и его сердечных ран.
Я вышла из комнаты, тихо затворив за собой дверь. Обернувшись, уткнулась носом в Макса. Он обнял меня за талию, прижав собой к двери, и взял лицо в ладонь. Смотрел, грустно улыбаясь своими необыкновенными губами. И молчал. Опустив взгляд на кричащую оранжевую рожицу на его футболке, я положила ладонь на грудь и попыталась оттолкнуть. Погано. Очень погано.
По обе стороны коридора хаотично перемещались ребята и девчонки. Кто-то наблюдал странную сцену. Подняв к нему взгляд, я попросила одними губами: отпусти. Мгновенно его лицо стало злым. Губы вытянулись в линию. Брови нахмурились. Сомкнувшиеся челюсти заиграли желваками. Я знала, о чем он думает. Знала, что думает обо мне. Я могла составить длинный список слов, которые проносились у него в голове. Но он промолчал. Больно сжав подбородок на прощанье, выпустил. Направляясь к лестнице, я слышала, как он заходит в нашу комнату. Без жалости, без сожаления. Солярка…
На лужайке остались капли крови. Под ними трава казалась изнасилованной. Вытоптанная, порванная, выдранная пучками, испачканная кровью, стонущая.
Теребя ремешок сумки, я медленно побрела в магазин. Здесь рядом.
Взяв пачку геркулеса, направилась к кассе. Открыв кошелек, уставилась на сторублевку. Подняла удивленный взгляд на кассиршу. Снова на сторублевку. Я же покупала лекарства… У меня должны были остаться какие-то копейки. Только на геркулес…
Вынув бумажку, я опустила взгляд. Может, Лешка заплатил? Нужно спросить. Обязательно спросить! Это не должно быть неконтролируемым. Ни в коем случае. Ни за что…
Зажав «Экстру» подмышкой, я пошла к институту. К зданию общаги. К Лешке.
Он был у себя в комнате. Один. Он сказал: «Да» на стук в дверь. Я не ожидала увидеть его таким. Не ожидала, что подруга-водка окажется более верной, чем друг-Макс. Не ожидала, что он вообще может быть… таким.
— Лида?
Показалось, что он должен быть злым. Очень злым. Но поднявшись, он просто свалился на колени, прижав меня к двери.
— Лидонька…
Как я не вовремя… Ой-ой-ой… Совсем-совсем не вовремя.
Задрав футболку, он целовал мне живот. Я отцепляла пальцы от себя, отталкивала ладонью его лоб.
— Леш, вчера в аптеке ты заплатил?
— Что?
Он спросил, потому что не слышал, не слушал и не собирался слушать.
— В аптеке. Ты заплатил?
— Что?
Я нащупала рукой ручку двери. Он расстегнул верхнюю пуговку джинс и потянул в стороны. Я хватала его руки, стягивающие с меня штаны. Инстинктивно опустилась на пол, чтобы они оказались недоступны.
— Леша, перестань. Ты пьян. — Говорила я четко и односложно. — Перестань. В аптеке. Вчера. Ты платил за лекарства?
— Лида…
— Черт. — Я выругалась, когда опустившись на пол, вместо того чтобы спрятаться, оказалась еще ближе. Руки были под футболкой. Губы легко смирились с отвернувшимся лицом и всосались в шею. Колени оказались подо мной. Он думал, что я пришла именно за этим. Потому что ему было плохо. Так сказала Анька. Так сказал Макс. Он молчал, но его молчание сказало достаточно. Скосив взгляд на пачку геркулеса, я сглотнула и откинула голову на дверь. Ну почему, почему?
Я подумала, я сказала: Леша, отодвинься.
Я смотрела на него: Успокойся.
Я поднялась на ноги, застегивая джинсы и поправляя лифчик: Поспи два часа.
Подняв геркулес, я пошла прочь.
Все не так. Все совсем-совсем не так!
12
Два дня я старательно избегала Лешку. Два дня я пыталась вспомнить, кто заплатил за лекарства. Два дня, как на иголках, я пыталась вспомнить случаи, когда я могла бы срываться в течение прошедших четырех лет. Это значило бы, что я лишь поставила зеркало перед своей совестью. А сама делала, что и раньше. По мелочам. Без особых затрат…
Энергия в природе не возникает из ничего и не исчезает; она только может переходить из одной формы в другую, — это все, что мне оказалось нужным в двенадцать лет для понимания природы взаимодействия. Энергия нейтральна и безымянна. Она течет сквозь всех и циркулирует внутри каждого. Самый простой способ позаимствовать ее для своих целей — возбудить физическое желание. И это не плохо. Это как кровопускание. Как донорство. Как месячные. Когда уходит кровь, организм работает на компенсацию и обновление. Так я считала в двенадцать, в тринадцать, в четырнадцать, в пятнадцать, в шестнадцать лет. Сейчас я об этом не думаю…
Я обегала взглядом занятые компы и безразличные затылки. Я постукивала мыском по полу.
— Ты когда освободишь? — Наклонилась к Гальке.
— …После меня Миха занял. — Сказала она захлебнувшись.
— После кого никто не занял? — Повысила я голос.
Ко мне обернулась пара безразличных взглядов. Никто не ответил.
Будет слишком странно, если я навещу побитого урода? Справлюсь о здоровье… бла-бла-бла.
Еще раз обежав взглядом затылки, макушки и лбы, я вышла. Интересно, бугая исключат или снова пронесет?
Я помнила станцию метро, я знала этаж, я позвонила в звонок под номером 221.
— Кто? — Безразлично скрипнул урод за дверью.
— Лида.
Я поморщилась, взглянув на его физиономию. Лиловые отпечатки любви и верности Дрона расплывались на лице в желтовато-зеленом ободке. Правая рука висела на перевязи. Кисть распухла и стала землисто-коричневой. Это был редкий случай, когда синяки могут украшать.
В образовавшейся заминке он отошел от двери, впуская. Я не могла сказать, что пришла навестить. И не только потому, что это было ложью. Просто, не могла. Я искренне относила его к подвиду людей, с кем здороваться и кого благодарить излишне. И, о, да — это было отголоском немыслимого высокомерия. Заработала я его в последних классах школы. Избавиться до сих пор не могла…
Осознавая, мирилась. Собираясь исправиться, молчала и делала по-прежнему.
— Сломана? — Спросила, снимая туфли.
— Нет, трещина. Ерунда. — Он пошел на кухню, с которой слышался треск и плыл аппетитный запах жарившегося мяса. Я направилась за ним. Встала в проеме двери, облокотившись о косяк. Однорукий кулинар-любитель в процессе стряпни. Из-за рыжих волос лиловые синяки казались неестественными, наложенными гримером. Только красные ранки на брови и губе были настоящими.
