— Гляди! — заорал Нико.
Вверху, у домов, на которые указывал его чумазый палец, появились монахи в серых рясах. Чинно, не торопясь, они шли распевая псалмы. И не холодно им… Позади развевались яркие флаги, блестели копья конницы. Сердце мое заколотилось.
Раздался ропот и гул — то стражники начали дубинками люд разгонять:
— Дорогу королю! Дорогу его святейшеству! Эй, остолоп, куда прешь? Посторонись, бастард…
И народ полез во все дыры, от дубинок подальше, давил, ойкал, чертыхался. Словно живые ручьи в паводок, стекались горожане к нашей стене. Сзади, сбоку, снизу — она аж накренилась. Вот дурачье!
Я наклонилась рассмотреть, что там происходит, и снова будто чаном мерзлой воды окатили меня — та страшная старуха околачивалась на повороте в тупик. Точно она — вон клюка кривая и редина на все лицо. Я вжалась обратно — авось не заметит — и прошептала:
— Нико, там ведьма…
Но тот меня не слышал. Привстав, они с Франциском уже высмотрели рыцарей и перекрикивались друг с другом:
— Уф, раскопать бы клад из золотых ливров, чтоб хватило на кольчатую котту, на брэ, меч и нагрудник!
— Вот дурак… и пешком бы ходил? Да какой с тебя рыцарь?
— Я б много нашел… И купил бы все, — с жаром мечтал Нико. — Даже лошадь. И седло расписное.
— Зачем тебе?
— Поехал бы к сарацинам — драконов убивать.
В горле сжалось: ах, он какой! Еще поженить нас не успели, а он уже собирается дать деру. И до тебя, Клементина Бернадетт, ему и дела нет… Ну и жених!
Беф, как я разозлилась! Так бы и дала по голове этому простофиле! По ушам его ослиным. Святая Бландина! Теперь мне и старуха была нипочем, и разудалые наглецы, что вскарабкались к нам на стену, и мороз.
Монахи прошли мимо нас. За ними неторопливо проследовали суровые рыцари на лошадях. Те фыркали, выпуская из ноздрей парок, и тяжелыми копытами переступали по брусчатке. Вот они: и шлемы, и синие мантии — протяни руку, дотронься. Но я и думать забыла о попонах и тканях. Внутри все кипело. Я бесилась и повторяла: «Сама найду золота, а лучше — каменьев драгоценных, выйду замуж за купца или начальника стражи, а тебя, голодранца, на порог не пущу. Найду — и все. Лишь бы тебе неповадно было!» Так я и не заметила, как поверила: будет у меня сокровище — а хоть бы и диамант с кулак величиной. Лопни мои глаза!
* * *— Папа едет! Да здравствует святейший Папа! — волной пронеслось с холма.
К нам приближалась важная процессия в алых аксамитовых мантиях и золоченых остроконечных шапках. По обе стороны гарцевали шевалье в черных и синих плащах. О, святая Бландина, тот, впереди, в самой высокой шапке, наверняка Папа. Кто еще может так величаво покачиваться в такт шагам иноходца? И убранство — издалека видно — побогаче, чем у нашего архиепископа.
Папа выехал с теневой стороны улицы, и солнце заиграло на его блестящей маковке. Жизнь прожила — не видала такой красотищи! Сияло золото венцов, разделявших белую тиару на три этажа, дразнились бликами разноцветные камешки, а больше всех — самый крупный, цвета голубиной крови — тот, что прямо надо лбом Папы.
— Благослови, ваше святейшество! — истерично завопила какая-то торговка.
— Папа! Виват святейшему отцу! Виват Клименту Пятому! — подхватили вокруг меня. Какой-то горлопан вставил: «Аллилуйя!» — и толпа зашлась в счастливом исступлении. А я все рассматривала диамант — тот притягивал, словно кусок плесневелого сыра — крысу.
Сама собой мне представилась еще одна пара рук — невзаправдашних, прозрачных. Вот они тянутся, тянутся к драгоценному камню… Беф, забавно! Совсем по-настоящему почувствовала я прохладные грани. Чудно же я умею придумывать!
Я покосилась на Нико и Франциска: треплют языком о всякой ерунде, пустозвоны. Будто меня вовсе тут нет. Ну и тьфу на них, моя игра позанятней будет! Я еще раз вообразила прозрачные руки: попробовала камень на ощупь, дотронулась и до золотого венца, и до парчовой материи. А что, если… Я расшалилась и со всего размаху ткнула придуманным пальцем в главное украшение папской тиары. Папа покачнулся в седле, как если б его толкнули легонько. Уф и отшлепала бы меня матушка за такую непочтительность к святейшему отцу, да откуда ей знать? Хмыкнув, я и кулачком ткнула. О-ля-ля, Папа снова качнулся. Нахмурил черные брови, губы поджал. Мне совсем смешно стало, я потянула к себе и хвать — уже камешек в прозрачной ладони чувствую.
Что тут началось! Стена, на которой мы сидели, заходила ходуном, затряслась.
Я вцепилась обеими руками в балку. Камни, доски, труха посыпались на тех, кто был снизу. Ротозеи, что возле нас сидели, попадали наземь, как спелые груши с дерева. Заметались кони, подминая под себя зевак. Улицу заполнили брань и вопли, от которых стыли внутренности.
Страсть как я испугалась! «Защити меня, святая Бландина, — трепеща, пробормотала я. — Что же это творится?! Нет, это не я сделала. Не я. Я больше так не…» Договорить не удалось: мы с Нико с диким криком полетели вниз — на чужие тела, мантии, меховые и шерстяные уки вперемешку. Через секунду я плашмя обрушилась на чью-то спину, присыпанную щепками, — так что слезы брызнули из глаз. Ай-ай-ай, больно-то как! Ай, больно…
И тут я вовсе обмерла от ужаса: прямо перед моим носом из дорогого бархатного плаща торчала чья-то окровавленная кость. Вокруг стонали и плакали, пытались выбраться из-под завала и наступали на тех, кто оказался ниже. Совсем близко зацокали копыта. Я дернулась: сейчас раздавит, как того маладрина, что давеча убегал от стражников на рыночной площади. Мон Дье! Белоснежный жеребец шарахнулся и, сбросив всадника в отороченной мехом красной мантии, рванул прочь. Глухо, как мешок с песком, священник хлопнулся о мостовую, потеряв на лету высокую шапку.
Слезы застилали мне глаза, но я все же разглядела, что от тиары отскочила деталь и, пружиня, как мячик бильбоке, покатилась ко мне. Кругляшка размером с куриное яйцо остановилась лишь завязнув в лужице темной крови возле шевалье в бархатном плаще. Лопни мои глаза! Да ведь это диамант Папы!
В голове моей стало совсем пусто, я протянула руку и пальцами загребла камень в ладонь. С одной стороны — прохладный, с гранями. Как представлялся. С другой — липкий от крови. По груди растекался холод. Я сунула диамант в карман передника, глотнула воздуха один раз, другой. Попробовала еще, не вышло, и, царапнув висок о торчащую рядом кость, я уткнулась лицом в синий бархат. Все стало черным-черно, и откуда-то издалека донеслось эхо колокольного звона…
«Святая Бландина, как темно! Неужто и правда глаза лопнули?» — подумала я, но сквозь приоткрытые ресницы неприятно кольнул желтый свет. Я заморгала быстро, провела рукой по лицу. Где я? Мягко. Тепло. Складки белой ткани падают с неба… Это рай? Ах, нет же — это наш балдахин! А вот и матрас шерстяной под рукой, и одеяло. Я дома.
Вспышкой пронеслись в памяти последние события, заставив меня подскочить: а что с Нико?! Что с Франциском и Жискетой?! Я рванула рукой полотнище, высунула голову и отпрянула — возле кровати на стуле, будто ворона на башне, громоздилась согбенная черная фигура. Костлявые пальцы водили по освещенному тусклой свечой пергаменту, словно гнались за тонкими гусеницами-буквами. Черная редина… Она! Крик сам вырвался из моей глотки. В комнату вбежали матушка и сестры.
Прячась за подушку, я истошно кричала и трясла пальцем в направлении старухи. Но та не бросилась прочь от моей родни, а запросто отвела иссушенными руками полотнище балдахина и опасно приблизилась. Из глинистого, изборожденного канавками морщин лица, как из маски, уставились на меня умные черные глаза. Спокойные, совершенно молодые. Они выжидали. Рядом со старухой показалась матушка и кинулась меня обнимать:
— Вот счастье-то — вернул тебя Господь! Клементина, успокойся… Успокойся, дитя мое!
— Это ведьма… — хрипло выдавила я.
— Что ты, глупышка! Это же мадам Паскаль, тетушка врачевателя. Если б не она, мы б тебя не выходили. День и ночь ты была в беспамятстве. Помиловал нас Всевышний! Слава Ему, Деве Марии и всем небесным ангелам!
Я переводила глаза с прослезившейся от радости матушки на любопытствующие рожицы сестер за ее плечами, на обезображенное годами лицо старухи в черном и не могла унять дрожь. Что-то здесь не так. Не так! Лопни мои глаза!
Зашуршала сухими губами старуха:
— Не волнуйтесь, мадам Соти, все пройдет. Девочка чудом спаслась, но страх внутри остался. Вот он и выходит. Это даже хорошо. Покричит, поплачет — и все пройдет.
— Нико?.. Где Нико? — пробормотала я.
На лицо маман опустилась тень:
— Будем молиться, чтобы и он выкарабкался. С Божьей помощью… Хорошо, что Франциск и Жискета вас вытащили. Франциск синяками отделался, подружка твоя — и вовсе испугом. А ведь благородных господ уйма погибла. Даже кузен короля. Видать, Господь нас больше любит.