– «За окном уже сугробы, снеговик нас ждет давно», – и я разражаюсь смехом таким громким, что Джон говорит, – Шшш, ты разбудишь постояльцев! – из-за чего я смеюсь еще сильнее.
– Сейчас всего лишь десять тридцать!
Мы бежим по длинному коридору, покрытому ковром, и оба пытаемся смеяться как можно тише. Но чем больше мы стараемся, тем труднее подавить смех.
– Я не могу перестать смеяться, – тяжело дыша, говорю я, когда мы выбегаем через раздвижные двери во двор.
Запыхавшись, мы оба резко останавливаемся.
Земля окутана белым снегом, густым как овечья шерсть. Так красиво и тихо, что мое сердце почти ноет от удовольствия. Я безгранично счастлива в этот момент, и осознаю это, потому что ни разу не вспомнила о Питере. Я оборачиваюсь посмотреть на Джона, но он уже глядит на меня с полуулыбкой на лице. Это вызывает у меня нервный трепет в груди.
Я кружусь и пою:
– «За окном уже сугробы, снеговик нас ждет давно», – и мы оба снова хихикаем.
– Из-за тебя нас отсюда выгонят, – предупреждает он.
Я хватаю его за руки и заставляю кружиться вместе со мной, все быстрее и быстрее.
– Прекращай вести себя так, будто, на самом деле, твое место в доме престарелых, старикашка! – кричу я.
Он отпускает мои руки, и мы оба спотыкаемся. Затем он хватает горсть снега с земли и начинает лепить снежок.
– Старикашка, да! Я покажу тебе старикашку!
Я бросаюсь прочь от него, скользя и утопая в снегу.
–Джон Амброуз Макларен,не смей!
Он гонится за мной, смеясь и тяжело дыша. Он умудряется схватить меня за талию и заносит руку так, словно собирается засунуть снежок мне за шиворот, но в последнюю секунду отпускает. Его глаза округляются.
– О, Боже. На тебе под пальто ночная рубашка моей бабушки?
Хихикая, я спрашиваю:
– Хочешь посмотреть? По правде говоря, она не вполне пристойная. – Я начинаю расстегивать пальто. – Постой, сначала отвернись.
Покачивая головой, Джон говорит:
– Это странно, – но подчиняется. Как только он отворачивается ко мне спиной, я хватаю горсть снега, леплю ком и кладу руку в карман своего пальто.
– Хорошо, можешь повернуться.
Джон поворачивается, и я запускаю снежком прямо ему в голову. Он попадает ему в глаз.
– Ой! – вскрикивает он, вытирая глаз рукавом пальто.
Я ахаю и подхожу к нему.
– О, Боже. Мне так жаль. С тобой все в порядке…
Джон уже сгребает большую горсть снега и бросается на меня. И так началась наша битва в снежки. Мы гоняемся друг за другом по двору, и мне еще раз удается поразить его прямо в спину. Мы заключаем перемирие, когда я чуть не поскальзываюсь и не падаю на попу. К счастью, Джон ловит меня как раз вовремя. Он не сразу отпускает меня. Секунду мы смотрим друг на друга, его рука обвита вокруг моей талии. На его ресницах снежинки. Он произносит:
– Если бы я не знал, что ты все еще сохнешь по Кавински, то прямо сейчас поцеловал бы тебя.
Я дрожу. До Питера, самое романтичное, что со мной когда-либо случалось, было связано с Джоном Амброузом Маклареном – под дождем, с футбольными мячами. А теперь это. Как странно, ведь я даже никогда не встречалась с Джоном, а он присутствует в двух моих самых романтичных моментах.
Джон отпускает меня.
– Ты замерзла. Давай вернемся внутрь.
Мы направляемся в гостиную на этаже Сторми, чтобы посидеть и согреться. Горит только одна лампа для чтения, так что там полутемно и тихо. Кажется, все постояльцы на ночь разошлись по своим апартаментам. Быть здесь без Сторми и всех остальных так странно, словно находиться в школе в ночное время. Мы сидим на затейливой софе во французском стиле, и я снимаю сапоги, чтобы ступни могли согреться. Шевелю пальцами ног, чтобы вернуть чувствительность.
– Жалко, что мы не можем развести огонь, – говорит Джон, потягиваясь и глядя на камин.
– Ага, это обманка, – соглашаюсь я. – Готова поспорить, должен быть какой-то закон о каминах в домах престарелых… – Мой голос затихает, когда я вижу Сторми в ее шелковом кимоно, на цыпочках выходящую из своих апартаментов и идущую по коридору. К апартаментам мистера Моралеса. О, Боже.
– Что? – спрашивает Джон, и я захлопываю ему рот ладонью. Я ныряю ниже на месте, а затем совсем сползаю с дивана на пол. И тяну его вниз за собой. Мы не высовываемся, пока я не слышу, как дверь со щелчком закрывается. Он шепчет, – Что там? Что ты видела?
Выпрямляясь, я шепчу в ответ:
– Не знаю, захочешь ли ты знать.
– Господи. Что? Просто скажи мне.
– Я видела Сторми в ее красном кимоно, пробирающуюся в апартаменты мистера Моралеса.
Джон давится.
– О, Боже. Это…
Я бросаю на него сочувственный взгляд.
– Знаю. Сожалею.
Покачивая головой, он откидывается на диван, вытянув перед собой ноги.
– Вау. Это забавно. У моей прабабушки сексуальная жизнь активнее, чем у меня.
Я не могу удержаться от вопроса.
– Так значит… полагаю, у тебя не было секса с большим количеством девушек? – Поспешно я добавляю, – Прости, я чересчур любопытна. – Я почесываю щеку. – Можно даже сказать, не в меру любознательна. Ты не обязан отвечать, если не хочешь.
– Нет, я отвечу. У меня никогда и ни с кем не было секса.
– Что! – Я не могу в это поверить. Как такое может быть?
– Почему это так шокирует тебя?
– Не знаю, полагаю, я просто думала, что все парни делали это.
– Ну, у меня была только одна девушка, и она была религиозной, поэтому мы никогда этим не занимались, что было отлично. В любом случае, поверь мне, не все парни занимаются сексом. Я бы сказал, большинство не занимается. – Джон замолкает. – А что насчет тебя?
– Я тоже никогда этого не делала, – говорю я.
Он озадаченно хмурится.
– Постой, я думал, что ты и Кавински…
– Нет. Почему ты так подумал? – О. Видео. Я сглатываю. Я надеялась, что, возможно, он был единственным человеком, который его не видел. – Итак, ты видел видео в гидромассажной ванне.
Джон медлит, а затем отвечает:
– Ага. Сначала я не знал, что это была ты, до вечеринки в честь капсулы времени, когда узнал, что вы, ребята, встречались. Один парень из класса показал мне его, но я не вглядывался внимательно.
– Мы просто целовались, – произношу я, опустив голову. – Лучше бы ты его не видел.
– Почему? Честно говоря, для меня это вообще не важно.
– Полагаю, мне нравилась мысль о том, что ты видишь меня неким определенным образом. Я чувствую, что люди сейчас смотрят на меня по-другому, а ты думал обо мне по-прежнему, как о старой Ларе Джин. Ты понимаешь, о чем я говорю?
– Я так тебя и вижу, – говорит Джон. – Для меня ты все та же. Я всегда буду видеть тебя такой, Лара Джин.
Его слова, то, как он смотрит на меня, заставляет меня почувствовать тепло внутри, почувствовать себя счастливой, вплоть до замерзших пальчиков на ногах. Мне хочется, чтобы он поцеловал меня. Хочу узнать, будет ли его поцелуй отличаться от поцелуя Питера, сможет ли он отогнать боль. Заставит ли он меня забыть его, хотя бы на время. Но, возможно, Джон чувствует это – то, что Питер каким-то образом здесь, с нами, в моих мыслях, и что этот момент не будет только нашим, поскольку он не делает первый шаг.
Вместо этого он задает вопрос.
– Почему ты всегда зовешь меня полным именем?
– Я не знаю. Полагаю, это то, как я думаю о тебе в своих мыслях.
– О, значит ли это, что ты часто обо мне думаешь?
Я смеюсь.
– Нет, это значит, что когда я о тебе думаю, что бывает не очень часто, то думаю о тебе так. В первый день в школе мне всегда приходится объяснять учителям, что мое первое имя – Лара Джин, а не просто Лара. А помнишь, как потом из-за этого мистер Чадни начал называть тебя Джон Амброуз? «Мистер Джон Амброуз».
С преувеличенно напыщенным английским акцентом Джон произносит:
– Мистер Джон Амброуз Макларен Третий, мадам.
Я хихикаю. Прежде, мне никогда не приходилось встречать Третьего.
– Ты серьезно?
– Ага. Это раздражает. Мой папа – джуниор, поэтому он Джей-Джей, а вся моя семья до сих пор называет меня Малышом Джоном. – Он морщится. – Я бы предпочел быть Джоном Амброузом, чем Малышом Джоном. Звучит как рэпер или тот парень из «Робин Гуда».
– У тебя такая фантастическая семья. – Вообще-то, я видела только маму Джона, когда она его забирала. Она выглядела моложе остальных матерей, у нее была такая же, как у Джона молочно-белая кожа, и ее волосы цвета соломы были длиннее, чем у других мам.
– Нет. Моя семья совсем не фантастическая. Вчера вечером на десерт мама приготовила желейный салат. А мой папа, как бы, ест стейки только сильной прожарки. Мы отправляемся в отпуск только туда, куда можем поехать на машине.
– Я думала, твоя семья была … ну, вроде как, богатая. – Мне тут же становиться стыдно за высказывание «богатая». Нехорошо говорить о чужих деньгах.
