Таня быстро прикинула.
— Но ведь по возрасту эта женщина не могла быть дочкой Ленина? Внучкой, по крайней мере.
— Это уже неважно. Больные всегда говорят о вещах известных. Напали французы — появилось огромное количество Наполеонов. Изобрели теорию относительности — прорезались Эйнштейны.
— А напали немцы — клиники заполнили Гитлеры и Сталины?
В глазах у Тани читалась горечь… Она думала о себе.
— Нет, дудочки. Гитлеры еще попадались, хотя их были единицы в сравнении с Наполеонами, а вот Сталины не встречались. По крайней мере, при его жизни.
— Почему?
— Боялись, что посадят. Больные ведь тоже не дураки, хоть и больные.
— Так вы, значит, думаете, что у меня тоже мания величия?
Альфия сказала:
— Я думаю, вам пора отдохнуть. Прервем нашу беседу до завтра.
Все-таки эта больная была ей симпатична. Альфия незаметно разглядывала Таню и сравнивала с собой. Абсолютно другая. «Вот вам пример, — думала Альфия. — Возраст, полнота, практически поставленный диагноз — и обаяние. Такое случается очень редко. Пожалуй, впервые среди больных я вижу по-настоящему обаятельную женщину. И в Тане есть внутренняя сила. От чего она в ней, эта сила?» Альфия думала сейчас, что от болезни.
И вдруг Таня заплакала. Она взахлеб рыдала от бессилия и унижения, закрывала лицо руками, но слезы текли, и она прихлопывала их к щекам. Альфие стало тяжело на сердце.
— Пойдемте в палату, я вас провожу. Это я виновата, что вы переутомились.
Таня оторвала ладони от лица и, глядя на Альфию, страстно проговорила:
— Знаете, может быть, вы проживете дольше меня. Даже наверняка дольше. Может быть, вы будете тогда уже старой. Старухой! Так вот, в тот день, когда-нибудь, когда меня уже не будет, вы услышите по радио, по телевидению, в Интернете или еще где-нибудь, что ученые все-таки нашли такое средство, какое вызывает любовь. И вы вспомните меня тогда, пожалуйста. И вспомните, что лечили меня зря и что я была права, когда утверждала, что можно лечить любовью!
Услышав эту тираду, Альфия сразу переменилась в лице. Вместо участливо-жалостливого оно стало холодно-равнодушным, словно маска. Два раза нажала на потайную кнопку.
— Вас проводит в палату Нинель Егоровна.
Затем снова уселась за стол и написала в блокнотике целую фразу. Потом задумалась и печатными буквами вывела крупно, сбоку: «Таня — истеричка?»
Нинель открыла дверь снаружи своим ключом и выпустила Таню в коридор. Сама притормозила и тихонько кивнула:
— Там вас опять ее муж дожидается.
Вот уж кого Альфия не хотела видеть, так это Давыдова.
— Скажи, что я не могу его сегодня принять. Я очень занята. У матери даже еще не была.
— Так и скажу.
Нинель вышла. В проеме двери Альфия увидела, как Давыдов подошел к Тане. Он наклонился, чтобы обнять ее. Дверь почти захлопнулась, и последнее, что заметила Альфия, это словно окаменевшую Танину спину.
Мать
В палате матери было темно. Под одеялом угадывался только темный контур тела. Альфия вошла, но свет зажигать не стала.
— Мама, ты спишь?
Мать не ответила.
— Мама! — негромко, чтобы не испугать, позвала Альфия.
Ее глаза стали привыкать к темноте, и она осторожно проскользнула к окну, чтобы приподнять штору. Был уже вечер, солнце зашло за стену соседнего корпуса, и только стволы сосен еще горели предзакатным рыжим огнем.
— Мама, проснись, а то ночью не уснешь.
Альфия смотрела в окно. Ее внимание привлекли больные, которые шли куда-то по хорошо протоптанной дорожке. «Куда это они на ночь глядя? И как это Володя не боится их отпускать так поздно?»
Мужчины ушли, и Альфия повернулась лицом к постели. Мать лежала прямо, на спине, спрятав руки под одеялом. Лицо с заострившимся носом и впавшим ртом поразило Альфию желтоватым оттенком.
— Мама! — Альфия прошептала это неслышно, почти про себя. Не в силах двинуться с места, она всматривалась в неподвижное тело под одеялом, в темные закрытые веки. Словно какая-то сила приковала ее к полу. За все время работы она видела несколько смертей. Альфия боролась с агонией, слышала последние вздохи умирающих, видела, как тускнели глаза, лишенные жизни, — но сейчас она так испугалась, что не могла ни закричать, ни позвать на помощь, ни сделать что-нибудь разумное. Так она простояла какое-то время, а потом вдруг села, как подрубленная, прямо на пол, прислонилась спиной к холодной ребристой батарее и заговорила вслух, негромко, словно самой себе. Говорила и глотала слезы, мешавшие дышать.
— Вот ты и ушла от меня, мама. Перестала, наконец, меня мучить. Теперь я свободна. Но, черт возьми, разве свобода — это счастье? Счастье — это любовь. Уж если ты сам не любишь, по крайней мере, надо ценить, что любят тебя. И видит бог, как я тебя любила! Как я нуждалась в тебе! Как я нуждалась хоть в ком-нибудь, кто меня любит! А разве меня кто-нибудь любил? Разве ты, моя мать, меня любила? А теперь ты ушла, бросила меня! И я осталась совсем одна, как тогда, когда ты улетела от меня на этой проклятой туче. И сейчас знаю, что не нужна ни одному, даже самому захудалому человеку на этом свете. Ведь я прекрасно знаю, что родилась из-за чьей-то ошибки, неосторожности и теперь должна жить, вечно нелюбимая, вечно страдающая, с кучей комплексов, с ворохом всякого говна, которое мучает меня с детства и не дает ни отдыха, ни покоя…
Альфия рыдала, запрокинув свою резко выточенную, изящную голову на пыльную батарею, и была так яростна, так непритворно несчастна в своем страдании.
— Сдурела, что ли? Несешь какую-то чушь! Ни с того ни с сего меня разбудила, — донесся ворчливый голос с кровати. — Я уже спать легла. Вчера всю ночь плохо спала. Никак не могла заснуть после речи президента. Ты слышала, что он сказал?
Альфия в изумлении открыла рот, не могла вымолвить не слова.
— Чего ты расселась на грязном полу? Напугала меня чуть не до смерти!
Сердце у Альфии сначала остановилось, а потом забилось с ускоренной частотой.
«Господи! Она жива! Жива! Как я напугалась, что она умерла… — Она ослабла и так и сидела на полу, повторяя про себя как заклинание: — Пусть только живет! Живет! Я готова терпеть все капризы, все глупости, все заморочки! Пусть только будет со мной! Я не хочу быть одна! Я боюсь одна! Не оставляй меня, мама!»
— Ты что, напилась? Что бормочешь? Я и не собираюсь еще умирать! — Мать приподнялась на локте и подозрительно воззрилась на Альфию. — Домой-то сегодня собираешься ехать?
— Поздно уже. — Альфия пришла в себя и встала с пола. — На чем я поеду? Останусь.
— Не будешь ездить, так в квартиру залезут.
— Ой, мама, что там у нас воровать?
Как кстати в кармане оказался бумажный платок! Альфия подошла к зеркалу и высморкалась.
— У тебя что, насморк? Тем более надо ехать домой. Да все-таки без присмотра квартиру нельзя оставлять. Последнее унесут.
— Тебе квартира важнее или мой насморк? — Альфия, улыбаясь, подошла к кровати. Нагнулась поцеловать сухую материнскую щеку.
— Иди, иди! Меня еще заразишь! И завтра не приходи! Возьми больничный и сиди дома!
— Нет у меня никакого насморка, — отошла подальше, как ей велели, Альфия. — Да даже если и был, на кого я отделение оставлю?
Мать посмотрела на нее, как показалось Альфие, хитро-хитро.
— У тебя теперь молодой помощник есть. За него, что ли, замуж собираешься? Так это напрасно. Не выйдет у тебя ничего. Он тут другую обхаживает. Да и не нужен он тебе. Изменять будет.
— Спокойной ночи, мама.
Альфия вышла из материной комнаты со смешанным чувством. «Господи! С одной стороны, как хорошо, что мать осталась жива. А с другой… разве она не могла сказать мне что-нибудь хорошее на прощание?»
— Тогда она не была бы моей матерью, — ответила Альфия себе вслух и вновь отправилась в свой кабинет.
Давыдов
Давыдов все-таки дожидался ее под дверью. У него был такой умоляющий вид, что Альфия распахнула перед ним дверь.
— Входите.
Он вошел и сел на уже привычное место возле стола. Альфия включила настольную лампу.
— Как быстро проходит лето, — сказала она. — Казалось, только что все мечтали, чтобы спала эта небывалая жара, а вот уже и прохладно, и вечерами темно. Сентябрь.
Давыдов молчал. Альфия прикрыла форточку, прошла к своему столу.
— Вы, кажется, хотели со мной поговорить?
— Вы что, все время задерживаетесь в отделении допоздна?
— Часто. Но вы ведь не об этом хотели меня спросить.
— Да. Не об этом, вы правы, — он вздохнул. — Не знаю, как вас об этом попросить, но… не могли бы вы дать мне частную консультацию или, как это у вас называется, побеседовать со мной… Я имею в виду профессионально, как психиатр. Все будет оплачено!
Альфия посмотрела на него с усмешкой.
