Альфия встряхнулась. То, что он говорил, было красиво. Звучало естественно — действительно, слова не мальчика, но мужа. Она посмотрела на него внимательно: широкие плечи, как у борца, крепкая шея, круглая голова с начинающимися залысинами. Простое, надежное лицо. Почему бы нет? Но все-таки что-то ее останавливало.
— Я буду беременной, с огромным животом… буду ходить по этому дому в халате, в шерстяных носках, потому что у меня будут все время мерзнуть ноги. Буду уставать на работе и не смогу ее бросить, потому что не люблю сидеть дома… Не очень-то перспективную картинку ты мне нарисовал.
Альфия подняла за голову обнаженные руки, распустила волосы и снова закрутила их в прическу. Тонкое платье переливалось в свете луны, придавая ее облику колдовской вид.
— Рано или поздно у любой нормальной женщины должны появиться дом, муж, дети. Тебе уже тоже пора это иметь, Альфия.
Она усмехнулась:
— Так говорят все мужчины. Но в то же время прекрасно понимают, что стоит женщине завести дом, мужа и детей, ее самостоятельность тут же сведется к нулю. А мужчины, как я заметила, не уважают несамостоятельных женщин. У мужа со временем появляются новые друзья, новые женщины, баня, командировки, корпоративные вечеринки… И вот он уже и не такой внимательный, и не такой щедрый. Оправдывает свое поведение тем, что жена стала старой, толстой или худой… в общем — безобразной. Если же женщина вдруг, несмотря на то что ей надо заботиться о детях, вдруг станет успешнее его — она опять виновата: зачем унижает его мужскую сущность? Я не права? Не очень-то при таком раскладе хочется замуж.
Он отпустил ее руку. Допил вино. Она будто впервые увидела, что Володя уже немолод.
Ей стало его чуть жаль. Но вместе с тем она чувствовала несправедливость по отношению к себе. «Но что он сделал, чтобы я могла его полюбить бесповоротно и до конца? Да, он всегда поддерживает меня по работе. Но вот сейчас „плоть не дремлет“. Что это? Желание вызвать ревность? Или банальная нестыковка — на словах одно, а на деле другое?» Она тоже выпила вино.
— Ты сказал, что ты меня любишь? — спросила с усмешкой, но в глубине души замерла. Уж слишком серьезный пошел разговор.
— Знаешь, — Владимир внимательно смотрел на нее, — моя мать дома ходила именно в халате. И к концу жизни была очень полной. А мой отец, несмотря на все это, всю жизнь оставался ей верен. И умер через месяц, после того как она умерла.
Альфия о чем-то задумалась.
— Сколько лет было твоей матери?
— Шестьдесят семь.
Альфия поставила бокал на стол, скривила губу, и это придало ее лицо болезненно-нервное выражение.
— А вот моя мать тяжело заболела всего в тридцать семь. И очень мучила нас — меня и бабушку. Я даже ненавидела ее в детстве, пока не простила.
— За что ненавидела? — Владимир слушал очень внимательно. Никогда еще Альфия с ним не говорила ни о своей семье, ни о своем детстве.
— За то, что она меня не любила. Я думаю оттого, что мой отец ее бросил. И никакие дети ей были не нужны. Да у нее и был-то только один ребенок — я. Зато она любила моего отца.
— А где она сейчас?
Альфия подумала, как лучше ответить.
— Со мной.
— Тебе, наверное, казалось, что мать тебя не любит. Многие подростки думают так.
— Ничего не казалось. Сколько себя помню, я жила с бабушкой. Матери было все равно — где я, с кем я. Сыта или голодна… Она жила своими переживаниями. Думала она только о моем отце, говорила только о нем. А меня она била. Думаю, потому, что я очень на него похожа. И ее это очень раздражало. Она видела в моем лице знакомые черты и чувствовала разочарование — похожий человек, но не тот.
— Бедная ты моя. — Володя сел рядом и притянул Альфию к себе. — Тебе было тяжело, наверное. Ты любила отца?
— Я видела его только один раз. Украдкой. Мать даже не знает об этом. Я была тогда уже взрослой. Он ведь уехал, когда я еще не родилась. Он и на матери моей не был женат. Просто попутался с ней немного, а потом, когда окончил в Москве институт, уехал на родину. Женился на женщине своей крови, родил от нее много детей. Сейчас большой человек. А о моем существовании даже знать не хочет. — Она помолчала. — В общем, как-то так. Ну, мне на него наплевать. Я любила бабушку. Она меня вырастила, выучила. Хотя была строга. Но я многому от нее научилась.
— А она тебя любила?
Альфия задумалась.
— Не знаю. Любила, наверное. А может, просто чувствовала за меня ответственность. Меня, вообще-то, не за что было особенно любить. В школе я дралась. В детском саду одну девочку укусила.
— За что?
— За то, что она на всю группу кричала, что у меня нет ни папы, ни мамы. Из-за этого со мной почти никто не играл. Да и одета я была плохо. И у меня никогда не было не только красивой куклы, но даже самого захудалого пупса. Я очень стеснялась своей бедности.
— Во что же ты играла?
Она улыбнулась:
— Будешь смеяться… У меня была такая лиса разрисованная, из папье-маше. В синем сарафане. С роскошным хвостом. Ее было ужасно неудобно заворачивать в тряпочки, как в пеленки, как другие заворачивали пупсов. Но я все-таки ее завертывала в разные лоскутки, которые украдкой воровала у бабушки из специальной коробки. И никому не показывала свою лису, чтобы все думали, что я тоже нянчу пупса. Бабушка ужасно ругалась — я ведь могла на тряпки и какое-нибудь платье ее изрезать — и называла меня татарчонком проклятым.
— Бедный ты мой татарчонок… — Володя прижал ее к себе.
— Господи, боже мой! Зачем я все это тебе рассказала? — Альфия резко встала. — Извини. Проводи меня, мне пора…
Но Володя держал ее крепко.
— Аля, почему? — Он прижался к ее щеке.
— Почему, почему… — Она смотрела не на него, а куда-то в сторону. — Вот ты сказал: «бедная моя»… А я тебе не верю. — Ее губы сложились в одну горькую ломаную линию.
— Почему?
— Потому что там, со второго этажа твоего дома, смотрела на нас в окно эта девка.
— Я ее прогнал.
— А это уже ничего не изменит. Я ведь навсегда запомнила, что она здесь была…
Он убрал руку.
— Она — это не ты. Таких, как ты, больше нет.
Альфия почувствовала, что очень устала. Почему она должна все время сопротивляться?
Он почувствовал ее слабость и поднял на руки.
— Мы будем одни. Никого больше не будет в нашем доме. Тебе будет хорошо!
Ей показалось, что она вся покрыта льдом. Что нужно сделать, чтобы оттаять?
— Налей мне еще вина.
Он, торопясь, понес свою добычу в дом.
— Я обязательно налью. Вино, шампанское, коньяк, водку — что хочешь. Только чуть позже. Хочешь горячую ванну? Я сделаю тебе сам.
— В ванне я еще засну.
— Я тебя разбужу.
Она подумала вдруг об этом парне, Сурине. Она сказала ему: «Пойдемте со мной!» А он не пошел. Ну, что ж, пусть тогда ему будет хуже. Где он сейчас? Наверное, ютится на кушетке где-нибудь в коридоре?
Она сказала:
— Нет, ванну не надо. Только вино и постель.
И услышала в ответ Володин голос:
— Все будет, как ты захочешь, моя дорогая.
Настя
Чьи-то смутно знакомые руки стали ее тормошить.
— Глупая девчонка! Вставай! Держись за мою шею! Ведь ты совсем окоченела!
Настя с трудом разлепила глаза, но не смогла пошевелить ни рукой, ни ногой — все ее существо спрессовалось, заледенело, околдовалось. Кожа не чувствовала прикосновений.
— Ну что это такое! Зачем ты сбежала? Устроила переполох на всю больницу!
Лицо ее нового врача оказалось близко-близко. Так вот, оказывается, чьи руки взметнули ее до небес! Что ж, это даже к лучшему: не надо самой тащиться назад, пускаться в дурацкие объяснения, как да что… В фильмах, которые Настя любила смотреть, настоящие герои всегда носили девушек на руках. Она даже вспомнила один эпизод. У девушки был избранник. В начале фильма она еще не знала, что это именно тот парень. Но потом он ей признался. «За что ты избрал меня среди тысяч других?» — спрашивала его девушка. «Ты не такая, как все. Ты — особенная. Поэтому я выбрал тебя». — «Ты мой ангел — хранитель?» — «Называй, как хочешь. Я постараюсь всегда быть рядом с тобой». — «Ты будешь меня беречь? Защитишь от родителей?» (Про родителей Настя уже добавила от себя.) — «Да, потому что ты не всегда можешь знать, что хорошо для тебя и что плохо». В этом месте она случайно повторила слова, сказанные Альфией. «Почему же ты так долго не приходил?» — «Ты не видела, не различала меня в толпе. Я ждал».
— Настя! Что ты бормочешь?
Она посмотрела на Дмитрия с удивлением. Может, это действительно тот человек, который послан ее защищать?
— Как ты могла спрыгнуть в окно? Там же крапива выше человеческого роста!
— Да? — удивилась она. — А у меня нет ни одного волдыря. Я, наверное, в ней и спала.
Он внес ее в отделение. Больные, все, кто мог, выглядывали из дверей всех без исключения палат. Слух о том, что из отделения сбежала больная, носился от койки к койке с раннего утра.
