Во всяком случае, он так полагал.
По мере прослеживания маркизом родословной этой семьи каждый персонаж при повторном упоминании разительно менялся. Дочери превращались в сыновей; сыновья становились внуками; супружеская пара с двенадцатью отпрысками вдруг оказывалась бездетной. Женщины, никогда не бывшие замужем, далее описывались как вдовы. Один и тот же мальчик родился дважды в разное время, а затем умер: раз в Лондоне, второй в Глазго, и, словно этого не было достаточно, еще и третий раз — в Испании, пятью годами позже.
А Элиссанда все еще пыталась отрицать очевидное.
Появление маркиза в дверях гостиной привело ее в восторг. Он был не только красивым, он был рослым. До этого момента Элиссанда и не подозревала, что для нее в мужчине существенен размер: маркиз явился абсолютным воплощением ее рыцаря, ее защитника, ее крепости.
Похоже, он почувствовал какой-то отклик, когда остановился на полпути, впервые увидев ее. А потом, все время, пока они находились в гостиной, маркиз смотрел на Элиссанду так, словно она была для него воздухом, живительной влагой и поэзией…
И вечернее высаживание тетушки Рейчел оказалось плодотворным! Элиссанда и пожелать не могла более благоприятного предзнаменования. Девушка явилась к ужину, трепеща от радостного возбуждения, в ушах звенели колокола судьбы.
Вблизи маркиз был столь же прекрасен, как и в отдалении: безукоризненные черты, не тяжеловесные, но и не чересчур утонченные. Его красивые голубые глаза при свете свечей казались синими. А губы — Господи, его губы приводили Элиссанду в смятение, причину которого она не посмела бы выразить вслух.
Пока они не сели за стол, и этот рот не начал извергать слова… Чем дольше мужчина говорил, тем меньше становилось смысла в его речах. И чем сильнее Элиссанда огорчалась, тем более заинтересованный вид она принимала и тем ослепительнее улыбалась — от выработанной годами привычки невозможно отказаться в одночасье.
Он был ее надеждой, ее шансом. Девушке отчаянно хотелось, чтобы беседа наладилась, чтобы глупые промахи маркиза оказались следствием временной нервозности. Но просьба побольше рассказать об Эджертонах оказалась ужасной ошибкой с ее стороны. Элиссанда полагала, что разговор о хорошо знакомых и симпатичных лорду Виру людях может помочь. Он же вместо забавных семейных историй разразился тошнотворным путаным перечислением рождений, браков и смертей.
Но девушка продолжала надеяться, что все наладится, до тех пор, пока Лайонел Вулсли Эджертон не отдал богу душу в третий раз. Вслед за несчастным и ее надежды также испустили дух.
Элиссанда улыбнулась маркизу. А почему бы и нет? Что еще ей оставалось делать?
— А я называл девиз Эджертонов? — подергал кончик носа Вир после секундной паузы.
— Кажется, нет.
— «Pedicabo ego vos et irrumabo»[10].
Сидевший по другую руку от Элиссанды лорд Фредерик поперхнулся и зашелся давящим кашлем.
Как ни в чем не бывало, маркиз поднялся, подошел к брату и несколько раз гулко стукнул того между лопаток. Раскрасневшийся лорд Фредерик пробормотал слова благодарности, и Вир неторопливо вернулся на место.
— «Мы тоже пускали стрелы»[11]. Их девиз ведь это означает — да, Фредди?
— Я… я думаю, да.
— Ну вот, мисс Эджертон, — почесывая подмышку, удовлетворенно кивнул лорд Вир. — Я рассказал вам все, что знаю об Эджертонах.
Элиссанда была даже рада тому оцепенению, которое вызвали в ней генеалогические изыскания гостя. Пока она не в состоянии мыслить, не удастся в полной мере осознать весь ужас страшнейшей в ее жизни ошибки.
Но маркиз еще с ней не закончил.
— Мне только что пришло в голову, мисс Эджертон: это ведь неприлично, что вы в одиночку принимаете у себя стольких джентльменов?
— Неприлично? Когда леди Кингсли наблюдает за каждым нашим шагом? — широко улыбнулась ему Элиссанда, одновременно энергично распиливая на тарелке кусок оленины. — Конечно же, нет, милорд, не беспокойтесь. Кроме того, моя тетя также находится в доме.
— Правда? Извините, я, наверное, запамятовал наше знакомство.
— Ничего страшного, сэр. Вы с ней не виделись. У тети слишком хрупкое здоровье, и она не принимает гостей.
— Понятно, понятно. Значит, вы со своей вдовой тетушкой живете одни в таком огромном доме?
— Моя тетя не вдовствует, сэр. Мой дядя жив.
— Да? Простите меня за ошибку. А у него тоже хрупкое здоровье, исключающее посетителей?
— Нет, он в отъезде.
— Вот оно что… Вы скучаете по нему?
— Конечно, — просияла Элиссанда. — Он душа нашего семейства.
— Я даже завидую, — вздохнул лорд Вир. — Как бы мне хотелось, чтоб когда-нибудь моя племянница тоже назвала меня душой семейства.
Именно в этот момент Элиссанда была вынуждена признать, что лорд Вир не просто идиот, но идиот в превосходной степени.
— Не сомневаюсь, ваша мечта сбудется, — выдавила она ободряющую улыбку. — Уверена, вы станете, если до сих пор не стали, замечательным дядей.
— Дорогая мисс Эджертон, у вас божественная улыбка, — захлопал ресницами маркиз.
Улыбки были ее щитом. Рубежом обороны. Но, разумеется, такой человек, как маркиз, не мог уловить этого нюанса.
Поэтому Элиссанда одарила его еще одной.
— Благодарю вас, милорд. Вы очень любезны, и мне чрезвычайно приятно принимать вас в гостях.
* * *
Наконец-то лорд Вир отвернулся и заговорил со своей второй соседкой, мисс Мельбурн. Элиссанда отпила глоток воды, чтобы успокоиться. Ее ум все еще пребывал в оцепенении, но ощущение ухнувшего вниз желудка и без размышлений было гнетущим.
— Я как раз рассматривал эту загадочную картину, мисс Эджертон, — обратился к ней лорд Фредерик, промолчавший большую часть ужина. — Никак не могу определить автора. Вы, случайно, не знаете?
Элиссанда устало посмотрела на него. Помешательство, кажется, наследственное заболевание? Однако лорд Фредерик задал вполне разумный вопрос, и как бы девушке ни хотелось забраться под одеяло, приняв лауданум, не было причин оставить его без ответа.
— Боюсь, я никогда этим не интересовалась. — Картины (а их было три на одну и ту же тему) существовали, сколько она себя помнила, и Элиссанда очень старалась их не замечать. — А каковы ваши предположения?
— Думаю, это кто-то из символистов.
— А кто такие символисты, позвольте спросить?
Поскольку символистов нельзя было рассматривать изолированно — они, хоть и отдаленно, относились к движению декадентов, которое возникло в противовес романтизму и его абсолютному единению с природой, — Элиссанда скоро усвоила, что лорд Фредерик очень хорошо разбирается в искусстве, особенно современном.
После все более абсурдных речей лорда Вира было невероятным облегчением и удовольствием вести разумный и дельный разговор. Получив примерное представление об идеях и основных мотивах символистов, Элиссанда задала лорду Фредерику вопрос:
— Так что же вы думаете о символах в этой картине?
Лорд Фредерик отложил нож и вилку.
— У нее имеется название?
— «Предательство ангела».
— Любопытно, — задумался лорд Фредерик и откинулся на спинку стула, чтобы лучше рассмотреть полотно. — Вначале я подумал, что это Ангел Смерти. Но отнимать человеческую жизнь — его предназначение, получается, это предположение не соотносится с темой предательства.
— А вы не допускаете, что погибший, возможно, заключил сделку с Ангелом Смерти, а тот ее нарушил?
— Интересная мысль. А может, человек и не догадывался, что это за ангел. Вероятно, он посчитал его одним из тех кротких созданий с арфами.
— Но разве в таком случае у него были бы не белые крылья и белое одеяние? — размышляла Элиссанда.
— Да, белые, — обхватил подбородок лорд Фредерик. — А может, ангел изменился? Если бы я писал эту тему, то показал бы момент превращения, когда крылья и одежды улетающего ангела наливаются чернотой.
«Если бы я писал…»
— Так вы художник, сэр?
Лорд Фредерик схватился за столовые приборы и наклонился над тарелкой, явно стесняясь обсуждать свои таланты живописца.
— Я люблю рисовать, но не думаю, что вправе причислить себя к художникам. Мои картины никогда не выставлялись.
«Он очень милый», — подумала Элиссанда. Лорд Фредерик не был отмечен божественной красотой своего брата, но обладал приятной внешностью и любезными манерами, не говоря уж о том, что, по сравнению с маркизом, казался гигантом мысли.
— Разве Шекспир не был поэтом до того, как опубликовал свое первое сочинение?
— Вы слишком добры, мисс Эджертон, — улыбнулся лорд Фредерик.
— А вы пишете портреты, картины на исторические темы или, может, библейские сюжеты?
— Я написал пару портретов. Но мне больше всего нравится изображать людей на природе, когда они забавляются на пикнике, гуляют или просто мечтают, — в тихом голосе слышалось смущение. — Примитивные жанровые сценки.