– Не бей в голову! Слышишь? А то дураком станет! Возись тогда! – крикнула мать и вклинилась между отцом и Вадом.
– Он и так дурак. Ты все потакаешь. – Отец вышел из дому, хлопнув дверью.
Вад сел на пол и затянул бесконечное:
– Как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф, как дурак треф…
Дядя Авес взял иголку и стал пришивать пуговицу к брюкам, тактично повернувшись к нам задом.
Так закончилось повторное голосование по вопросу о переезде в Утиное.
Ухо у меня горело и взывало к мести. Я выбрал укромное место за сараем и стал писать информационный бюллетень по поводу последних событий. Бюллетень назывался «Голос большинства» (я, Вад и дядина половинка). Месть – сладкая вещь. Я так увлекся, что не сразу услышал, что кто‑то пыхтит и топчется у меня за спиной. Обернувшись, я увидел хромого бухгалтера.
– Здравствуйте, – оказал бухгалтер (как приятно, когда тебя называют на «вы») и стал рыться в карманах. Наконец он извлек красного сахарного петуха на палочке.
– Спасибо.
– Пожалуйста. Нате… вот еще… брату.
Я поблагодарил и за второго петуха. Воцарилось молчание. Бухгалтер вытащил расческу и расчесался.
– Вы… я слышал… уезжаете…
– Уезжаем, Семен Абрамыч.
На бухгалтера было приятно смотреть. Новый в полосочку костюм, в кармашке пиджака – очки, расческа, набор цветных карандашей, волосы гладко причесаны. Разговор вежливый, уважительный.
Семен Абрамович еще раз причесался, потом откашлялся.
– К вам просьба есть… Так сказать, окажите любезность в передаче вашей мамаше вот этого…
Бухгалтер протянул мне аккуратно склеенный из листов какой‑то бухгалтерской книги плотный конверт.
– Хорошо, Семен Абрамыч.
– Только, так сказать, чтобы никто не видел…. И спросите, какой будет ответ…
На конверте красивым почерком было написано: «Анне Андреевне Бородиной, в собственные руки». Я спрятал конверт под рубашку и пошел домой. Отец сколачивал во дворе ящик. Он не обратил на меня внимания. На крыльце сидел Вад и, уставившись в одну точку, тянул:
– Какдуртре, какдуртре, какдуртре, какдуртре. – Вот во что превратилась красивая фраза «Как дурак, захотел триумфа». Голос у Вада был уже сильно хриплым.
– На вот, пососи, – я протянул брату петуха, но он даже не пошевелился.
Мать мыла посуду. Она сердито гремела железными тарелками.
– Явился, огрызок? Когда ты кончишь доводить отца?
– Велено передать в собственные руки.
– Что там еще?
Мать осторожно взяла конверт. Прочитав первые строки, она выронила письмо и заплакала.
– Что он пишет? – спросил я. – Зовет к себе?
– Не твое дело. Чтобы больше не смел у него ничего брать! У нас есть настоящий отец…
Я хотел показать отцовское письмо. Я давно ждал подходящего момента, чтобы показать его, но у матери был такой расстроенный вид, что мне стало жалко ее.
На крыльце послышались шаги. Мать торопливо спрятала конверт за пазуху. Отец подозрительно посмотрел на меня.
– Опять умничаешь?
Я вышел во двор. Вад продолжал тянуть «какдуртре». Ребром правой ладони он стучал о железную скобу. Я еще раз попытался всунуть ему петуха, но безуспешно.
За сараем на бревне сидели хромой бухгалтер и дядя Авес и вслух читали информационный бюллетень. За последнее время они сильно сдружились.
– Пе‑ре‑езд… в лишен‑ные цивилиза‑ции мес‑та из‑за при‑хо‑ти Дик‑та‑то‑ра, – по складам читал дядя Авес, – ли‑шен вся‑кого смыс‑ла…
– Лишен, – поддакивал бухгалтер.
Увидев меня, бухгалтер встал и расчесался.