— По микробиологическому составу эквивалентны земным, — прораб ни на миг не задумался, — по химическому — тоже… Азотофиксирующих бактерий своих нет, пришлось вносить культуру. Вроде успешно.
— Вредители?
— Вредители… ну, тут почти нет вредителей. Мало насекомых. Летающих насекомых вообще нет, представляете?
— Дикие животные?
— Дикие животные есть, в основном в лесу. В чаще. Тут, собственно, почти везде леса. Идеальное место для подсечного земледелия, ага?
— Ага. А… чужие?
— Не смешите мои тапочки, — сказал Захар.
Он не был в тапочках. Он был в кроссовках.
Это была такая немножко стыдная игра — а вдруг хотя бы в одном из смежных миров кто-то однажды наткнется на чужих. Не обязательно гуманоидов — в конце концов, даже птицы потенциально достаточно разумны, чтобы построить свою цивилизацию. Или, скажем, какая-то запутавшаяся в сетях пространства-времени ветвь ящеров, почему нет? Передвигаются на двух ногах, да еще эти маленькие передние ручки… Но по какой-то странной причуде разум возник только на материнке, на исходной Земле… Остальные миры — сотни, тысячи, возможно, миллионы одновременно похожих и непохожих друг на друга вариативных Земель, заросшие лесами, омытые теплыми и холодными морями, где плескалась рыба и величаво играли в радужных столбах брызг огромные синие киты, были пусты. С другой стороны, кто поручится, подумал он, что, встретив разум, мы опознаем его?
Он подтянул к себе папку с бумагами.
— А образцы я подготовлю, — сказал Захар.
Он отметил про себя, что тот не сказал: «Распоряжусь подготовить», и мысленно поставил Захару еще один плюс.
— Когда вы отбываете?
Он машинально взглянул на хронометр. Хороший механический хронометр — электроника не выдерживала переброску.
— Портал откроется через двое суток и семь часов. Плюс-минус двадцать минут. В случае неприбытия на место повторно через… это не важно. Я прибуду на место.
— Да, — согласился Захар. — Хотя… в одиночку, по лесу. Я дам вам сопровождающих, ага?
Хочет убедиться, что я убрался отсюда?
Руки Захара спокойно лежали на столешнице. Руки прораба — здоровенные, мозолистые, пальцы лопаточками, с короткими, но чистыми ногтями. На безымянном — кольцо. Не обручальное, а с каким-то камешком. Невзрачным. Местным, скорее всего. Символическое обручение с землей. Патриоты, надо же!
— Скажите, а как вы себя называете?
— Прошу прощения?
— Ну, там, глава координационного комитета? Мэр? Губернатор?
— Председатель координационного совета, — сказал Захар.
Всегда так. Либо комитет, либо совет. Совет все ж таки лучше. Тонкости лингвистики. Они же семантики.
— А совет-то есть?
— А то, есть. Только там совмещенные должности. Медицина, образование, полевые исследования — это Василь, охрана порядка — Ханна, а я… ну, я все остальное. Сельское хозяйство, строительство, планирование, распределение. Помощники еще есть. Эксперты. Толковые, но как бы это сказать… без административной жилки.
Значит, Ханна — местный шериф? Ну и ну.
— Должности выборные?
— Выборные, — равнодушно кивнул Захар.
— И когда ваш срок кончается?
— А когда надоем. — Захар чуть привстал, как бы намекая, что разговор ему не интересен. — Тут всякими властными играми не увлекаются. Других дел хватает. А зачем вам все это?
— Для отчетности. — Он тоже встал.
— Ну так отчитывайтесь. — Захар доброжелательно кивнул. — Все, что надо, обеспечим. А мне еще с агрономами поговорить надо. Чтобы собрали образцы. Вы это… устроились уже?
— Да, спасибо. В клубе.
— А, ну хорошо. Думаю, Ханна уже и воду согрела. Двадцать каэм лесом, надо же… За сколько?
— За восемь часов пятнадцать минут. Нас хорошо тренируют.
Он взял папку и направился к двери.
* * *Тут отовсюду пахло свежей стружкой. И эта чистая, розовая, прекрасная древесина, тесаные перила веранд, грубо сработанные кресла-качалки, массивные столы — все такое прочное, все рассчитано на несколько поколений, на большие, дружные семьи. Чтобы собирались по вечерам все вместе…
Так, наверное, было на Диком Западе. С той только разницей, что тут нет никаких индейцев, подкарауливающих по лесам с томагавками. Да и лампы, освещающие загорелые лица поселенцев, все-таки не керосиновые — открытие техники переброса оказалось настоящим катализатором новых технологий: поселенцам требовались экономные светильники, мощнейшие и легкие аккумуляторы, термоизолирующие ткани, и все — легкое, как можно более легкое, поскольку каждый миллиграмм был на счету. И никакой цифры.
Чего-то не хватало. Только пару минут спустя он сообразил: вокруг ламп не роилась мошкара. Ну да, тут же нет крылатых насекомых!
Не было, соответственно, и ярких, крупных цветов, так радующих душу хозяек. Да и душистых, вечерних, приманивающих мохнатых бледных ночных бабочек, тоже не было. Наверное, еще и поэтому, подумал он, так чувствуется повсюду этот древесный запах: его нечему перебивать. Впрочем, пахло и листвой, и разогретой за день землей — запах покоя и правильной, хорошей мышечной усталости.
Палисады тут были низкие, скорее для порядка. Они что, совсем не боятся? Предварительные исследования не выявили крупных хищников, но это не значит, что их совсем нет. Потом, та странная тварь, которую он видел у речки…
Эти предварительные исследования вообще делаются наспех — слишком дорого забрасывать надолго людей, да еще с кучей полевого оборудования. К тому же ни спутниковой, ни аэрофотосъемки, ничего… Он никогда не доверял исследовательским группам, всегда подозревал, что они если и не врут, то преуменьшают степень опасности.
В освещенных окнах за домоткаными расшитыми занавесками мелькали тени, он слышал женский смех, звук губной гармошки — чьей-то реликвии. Наверное, надеются, что, когда на материнку пойдут поставки зерна, выпишут себе проигрыватель и винилы, а пока что делают себе музыкальные инструменты из всяких подручных материалов, по вечерам собираются на танцы в этом их общественном доме…
— Эй, — крикнули ему с веранды, — эй, инспектор!
Он поднял голову.
При подготовке поселенцев отдавали предпочтение супружеским парам и сибсам, а в последнее время еще и родителям со взрослыми детьми — считалось, такие микрогруппы укрепляют инфраструктуру. Поэтому семья переселенцев могла оказаться весьма разветвленной: братья, сестры, их партнеры, братья и сестры партнеров, их взрослые дети, уже тут нашедшие себе пару, новые дети, родившиеся здесь, на новой Земле. Идеальная крестьянская семья, если честно.
Вот и здесь, на этой веранде, сидели по меньшей мере человек десять: самому старшему лет пятьдесят, самому младшему — шесть, на столе — массивная глиняная посуда, изготовленная уже здесь. Хорошая, прочная, звонкая глина, расписана местными минеральными красителями — не скоро у них заведутся искусственные…
Ну, конечно, их учили. Учили валить лес, тесать камень, пахать и сеять, убирать урожай и строить, работать на гончарном круге… Обязательные три года практики в диких неплодородных местах, в нетронутых уголках, которых на материнской Земле все меньше и меньше. Да еще в каких условиях: грязь, укусы насекомых, холод, жара. Как соорудить костер в проливной дождь, как обогреться и не заснуть насмерть ледяной зимней ночью в пустом, страшном, скрипучем черно-белом лесу, как выжить в пустыне…
Низкие палисады. Веранды. Фонарики в листве…
Ему, подвинувшись, освободили место на скамье.
Чай был, конечно, никакой не чай, а какой-то травяной сбор, но вряд ли мята — она вроде опыляется насекомыми. Может, что-то местное? Лаборатория у них тут хорошая, опасности, вероятно, никакой. Еще на блюде (красивое блюдо, асимметричное, с растительным орнаментом) лежала горка домашнего печенья. Что у них идет на сахар? Сахарная свекла?
— Как там оно, на материнке?
Здоровый парень, лет тридцать, лицо обветренное, как у всех, но руки узкие, пальцы тонкие. Под ногтями въевшаяся земля. Спрашивает дружелюбно, однако без особого интереса. Как все они.
— Ну, — он взял с блюда нежное, ломкое печенье, — пока затишье. Но вообще не очень. В Японии опять грохнуло, в Мексике сепаратисты, там уже и взрывать нечего, земля по ночам светится, а они все никак… В Британии померзло все… Да и в Испании… в общем.
— Значит, Гольфстрим и правда ушел? Помню, когда из скважины поперло, спорили: уйдет — не уйдет. Жалко. Я помню, там попугаи летали. Зеленые. И пальмы росли. Птиц тут у нас мало, вот что. А певчих совсем нет.
— Это потому, что нет летающих насекомых, — сказал он машинально. — Коэволюция. Это кто же испек такое замечательное печенье?
— Я. — Голос у молоденькой русоволосой девушки был тонким, как у ребенка.
— Спасибо. Очень вкусно.