Ну как не вспомнить здесь Александра Сергеевича Пушкина и его «Евгения Онегина»?! Помните:
Высокой страсти не имея
Для звуков жизни не щадить,
Не мог он ямба от хорея,
Как мы не бились, отличить.
Бранил Гомера, Феокрита;
Зато читал Адама Смита,
И был глубокий эконом;
То есть умел судить о том,
Как государство богатеет,
И чем живет, и почему
Не нужно золота ему,
Когда простой продукт имеет.
Отец понять его не мог
И земли отдавал в залог.
Что важно для нас в этих чудесных строчках? Нет, не только изумительная музыка русского слова, но еще и экономическая основа деятельности человека. Начиная от древнейших времен, когда люди на Руси старались и работали, производя тот же мед высочайшего качества, и получали за него необходимый ей драгоценный металл, и кончая сегодняшним днем, когда нынешние экономы, не читавшие как следует, видимо, даже «Евгения Онегина», принялись за биржевую игру различными, сомнительной ценности бумагами, закладывая попутно наши земли и напрочь забывая о том, что только работа, старание на земле, только простой, по Пушкину (или Адаму Смиту), продукт сохраняет и приумножает любому нормальному государству его прежние силы и славу...
Теперь мне хотелось бы познакомить вас немного с историей пчеловождения на Руси и показать, что же на самом деле мед значит для русского человека.
Судя по всему, наши предки попробовали мед, отыскав в лесу дупло с пчелиной семьей во время охоты. Говорят, когда-то таких диких медоносных пчел в наших древних лесах водилось множество, и тогда людям не было, вроде бы, особой необходимости вмешиваться в дела природы. Но со временем мед, а там и воск потребовались в качестве того самого простого продукта, без которого наша земля не смогла бы стать сильной и богатой. Вот тут-то и родился на Руси замечательный промысел – бортничество.
Смысл его таков: в лесу подбирается подходящее и обязательно живое, а не засохшее дерево (в сухом дереве пчеле зимой – холодней, а летом – жарче); в нем на достаточном расстоянии от земли устраивается дупло – большое, вместительное пространство с оконцем, выходом-входом, для пчел (летком) и с должеей – продолговатым отверстием сзади устроенного дупла-борти. Через нее выбиралась лишняя древесина при изготовлении борти, через нее же проводилась и ревизия жилища пчел, которые обычно быстро находили это удобное для них помещение и селились там. По весне хозяин борти, бортник, помогал пчелам навести порядок в их доме после долгой зимы – убирал сор, погибших пчел, в конце лета он собирал с пчелиных семей дань, а к зиме утеплял их.
Это был очень трудный промысел – бортничество требовало и ловкости (надо было лазать по деревьям, подниматься вверх по стволу, где обычно не оставлялось или вообще не было никаких сучьев), и старания (выделка борти – большое искусство). Каких масштабов достигал этот промысел, можно судить хотя бы по таким цифрам. Обычно у рядового бортника было во владении пятьдесят – восемьдесят бортей. Редкие бортники имели большее число таких, искусно выделанных дупел: по двести, а то и больше. Позже, когда этот промысел был поставлен как бы на промышленную основу (стал использоваться наемный труд), бортники заводили уже целые «бортные заводы», где число бортей доходило чуть ли не до тысячи.
Если учесть, что все подходящие для пчел лесные угодья были поделены между бортниками на так называемые «бортные ухожья» да еще прибавить к этому, что бортничество в свое время было распространено почти повсеместно – по всему лесному пространству от Ладоги до Урала, от Подолии до Поволжья, – можно догадаться, почему Русскую землю считали страной воска и меда.
Пользу, которое приносило государству даже самое примитивное в общем-то пчеловождение, прекрасно понимали российские государи.
Приведем только две статьи из «Соборного уложения 1649 года» (это пятый год царствования Алексея Михайловича Романова, отца Петра Первого):[1]
«218. А будет кто в чужом же угодье испортит бортное дерево, корень подсечет или подожжет или каким ни будь обычаем какую поруху учинит нарочно, и в этом на него будут челобитчики, и сыщется про то допряма, что он такое дело учинил, и за насильство на нем по суду и по сыску доправить за бортное дерево со пчелами три рубли, а безо пчел, в котором дереве напереть того пчелы были, полътора рубли, а в котором дереве борть была сделана, а пчел не бывало, и за то двадцать пять алтын, за кряжь невыделанной по двенадцати алтын по три денги, сколько их ни испортит.
219. А будет кто у кого пчелы выдерет, а бортей не испортит, и на нем за всякие пчелы доправити по полутора рубли. А будет кто у кого в дому, или во пчельнике, или в лесу покрадет ульи со пчелами, и сыщется про то допряма, и на нем доправити за всякой улей по три рубли, да ему же за то учинити жестокое наказание, бити кнутом. А будет кто в чьем лесу умыслом подсечет дуплястое дерево со пчелами и мед и с того дерева выдерет, и на нем за то доправити шесть рублев и отдати исцу».
Кстати, в то время государство давало защиту не только своим пчеловодам, но и садоводам и овощеводам. Поинтересуйтесь хотя бы статьей 222 того же «Соборного уложения», чтобы понять до конца переживания автора «Евгения Онегина» по поводу экономики родной страны, где уже пировали люди, которые не слишком сильно беспокоились о производстве простого продукта, а решали личные экономические проблемы путем сдачи кому-то для Бог знает каких нужд неплохих сельскохозяйственных угодий:
«222. А будет кто у кого в огороде какой овощ насильством пограбит или покрадет, а сыщется про то допряма, и на нем за такой овощ велеть исцу доправити денги, сметя по овощю, да ему же за насильство или за кражу учинити наказание, смотря по делу».
Все было еще впереди: и слезы некрасовской Саши, которая плакала, когда вырубали лес на продажу, на промышленные нужды, когда этот лес сбывали вчерашние владельцы крепостных, оставшиеся без них после реформы 1861 года, сбывали, чтобы поддерживать прежний уровень жизни в роскоши. Впереди был и вишневый сад героини чеховской пьесы, Раневской, по которому в конце концов и застучали топоры бывшего господского приказчика.
Еще не скоро промышленный молох поглотит остатки прежней патриархальной жизни, но бортничество уже испытывало трудности – кроме бортников, у леса стали появляться другие хозяева, которых он интересовал только как промышленная древесина или высококачественный уголь для металлургической промышленности.
Увы, бортные угодья стали сокращаться. Но и здесь русский пчеловод нашел выход и свой старинный промысел сохранил – вместо борти, вместо искусно выделанного дупла в живом дереве, расположенном в глухом лесу, пчел стали водить в изготовленных мастерами колодах, в тех же дуплах, но теперь все чаще и чаще их начали размещать неподалеку от своего жилища. Так было положено начало современным пасекам.
Колодное пчеловодство было полегче, попроще бортничества хотя бы потому, что теперь все пчелиные семьи, принадлежащие хозяину, были у него под надзором, на виду. Не надо было путешествовать по лесам, лазать по деревьям, и все чаще и чаще стала отпадать необходимость самому хозяину отбирать из своих колод мед и воск.
Появились колоды с медом и воском – появились и торговцы-скупщики, которые, чаще всего за небольшие деньги, покупали у пчеловода всю колоду вместе с пчелами, медом и воском. Затем пчел убивали – окуривали их сернистым дымом. Потом вырезали из колоды все содержимое и выжимали из сотов мед.
Мне часто приходилось слышать, что мед, добытый таким способом, мол, не чета сегодняшнему, центробежному, откачанному на медогонке, – в тот прежний мед попадал не только переработанный пчелами нектар, но и значительное количество перги – пыльцы, а вместе с ней ставшее гораздо позже знаменитым и маточное молочко. Словом, это был не мед, а более славный продукт.
Безусловно, такое утверждение достаточно верное. Но мед со всеми этими компонентами можно получить совсем просто и сегодня, не прибегая к гибельному не только для пчел, но и для самого пчеловодства так называемому «роебойному способу» добычи меда.
Бортники раньше берегли каждую свою семью, никогда не отбирали из борти мед, если его было не очень много. Более того, у них было правилом поддерживать своих пчел, подкладывать в семьи, где почему-либо было запасено немного меда, соты с медом, сохранившиеся с прошлого года. При роебойной системе даже сами пчеловоды далеко не всегда добывали мед, сохраняя самих пчел.
Способ, щадящий пчел, был разработан уже во времена колодного пчеловодства и именовался он «перегоном пчел», когда всю семью сохраняли для будущей жизни. Но увы, система скупки колод вместе с пчелами оказалась более легкой.
Возможно, еще оттуда, со времен роебойной системы, и пошли по нашей земле гулять люди, которые вроде бы и знают, что такое пчела, улей, но в то же время не вызывают к себе доверия...
