За Невскою перпшективою галера потабанила. Прямо к Аничкову дворцу вел канал от Фонтанки, и подъезда не было тогда у дворца, а была в те времена только пристань. Сияющий и громадный, тяжело дыша, маршал вступил на ступени лестницы, с которой его не единожды спускали вверх тормашками за игру нечистую.
С ходу, едва увидев императрицу, Апраксин плюхнулся ей в ноги:
– Освободи, матушка! Слаб я…
– А мы укрепим, – сказала Елизавета. – Жалую на поход в генерал-фельдмаршалы. И шатры Могола Великого индийского бери для ставки своей. Покушать ты на золоте любишь, знаю, так любой сервиз бери от стола моего. Сама из деревянной мисочки есть готова, а тебя не обижу… Встань, фельдмаршал!
Апраксин встал, запричитал жалобно:
– Не совладать мне с Фридрихом, силушки нет…
Елизавета не любила, когда перечат:
– На твою силушку никто и не глядит. Ведомо, что слаб ты… Да не тебе драться, а солдату.
– Неучены мы, матушка. В дураках ходим!
– Все неучены, пока не биты, – отвечала Елизавета.
– Где уж нашему российскому плюгавству с королем прусским тягаться! Ты гляди-кось, как он по Европам чешет… Как даст – все враз костьми ложатся без дыхания.
– Трус! – крикнула Елизавета. – Гляди на меня: женщина слабая, ногами больная. И – не боюсь! Такую войнищу затеваю… Ступай же прочь, скула рязанская. И чтобы не мешкая, в Ригу ехал – армия не ждет, ступай прочь!
Апраксин, навзрыд плача, выкатился за двери. Там его снова подхватили румяные пригожие бабы. Снова распустились в воздухе легкие цветастые платки:
Когда галера отплыла, Елизавета взглядом подозвала к себе адмирала. Мишуков без робости подошел.
– Захар Данилыч, что скажешь-то? – спросила она подавленно. – Хоть вы, флотские, утешьте меня.
– А мы люди не вельможные, – отвечал ей адмирал. – От нас, кронштадтских, ты токмо единую правду услышишь! Батюшка-то твой меня палкой бил еще в чинах лейтенантских. Бил он меня и приговаривал: «Ой, и дурак же ты, Мишуков! Ну, кто же говорит вслух то, что думает?» Однако говорю по-прежнему – все, что думаю!
Елизавета, смеясь, протянула ему руку:
– Шут с тобой. Целуй же…
Этикету не обучен, адмирал схватил царицу за руку, поцеловал выше запястья. Понравилось – и еще разок чмокнул.
– Ох, и боек ты, флотский, – удивилась Елизавета. – Сколь же лет тебе, Захар Данилыч?
– На восьмую десть меня уже кинуло.
– А не робок ты, старче?
– Чего? – не сразу расслышал адмирал.
– Не совсем-то молоденький ты, говорю.
– А-а-а… Только б на абордаж свалиться, а в драке-то я горяч бываю. Вот, помнится, случай был… ишо при баталии Гангутской, при батюшке твоем, случилось мне раз…
– Ну-ну, погоди! В порядке ли эскадр свой содержишь?
Мишуков стал загибать перед ней тряские синеватые пальцы:
– Не флот у тебя, матушка, а дерьмо протухшее. Ты бы помене на гулянки тратилась, а лучше бы флоту деньжат скинула. Смотри сама детально: кильсоны в течи, брандкугелей нехватка, рангоут погнил, такелаж размочалился…
Елизавета поспешно закрыла уши:
– Ой, батюшка, что ты меня ругаешь? Да еще слова-то какие зазорные придумал… Скажи по милости языком внятным: галеры твои потопнут или не потопнут, если их в море вывести?
Мишуков ответил:
– А чего им тонуть, коли мы на них плаваем? Подобьем где надо паклей да просмолим. Поплывут, куда ни прикажешь.
– А матросы мои – здоровы ли?
– Кррровь с ррромом! Секи любого, матушка: ему – хоть бы што, даже не обернется…
Елизавета, удовлетворенная, поднялась:
– Термин свой из дворца вынеси: я в морской брани не смыслю. – Раскрыла веер и обмахнулась. – Отпиши Кашкину, Петру Гаврилычу, в Ревель, дабы эскадр весельный в самой скорости был готов. Бомбардирской же эскадре Сашки Вальронда быть начеку загодя. И города прусские, кои у моря стоят, по плану Конференции, брать будем совокупно – и армейски и флотски!
Раскрыла шкатулку, среди жемчугов и ниток коралловых нашла свою орденскую ленту. Потянула ее из вороха драгоценностей:
– Нагнись, адмирал… жалую! Хоть и облаял ты меня сердито, а всё едино… флотские люди мне любы: они не скулят!
– Матушка, – проскрипел старик. – На кой мне ляд лента твоя, коли помру скоро. В гробу я и без лент хорош буду! А лучше дозволь еще разок ручку поцеловать? Уж такая она у тебя… вся белая, пребе-е-елая!
* * *
Узнав о назначении Апраксина, Фридрих обрадовался: