Такие картины заставляли задуматься: если столпы духовенства, опора и ближайшее окружение папы, бросаются врассыпную при виде мыши, чего стоит власть Католической церкви? И если они живут в роскоши, потворствуя собственным слабостям, как они могут заботиться о пастве? И что вообще можно сказать в их пользу, если они даже и рыбу-то удить не умеют?
Авторы подобных картин, осмеивавших духовенство, происходили главным образом из Франции, Бельгии, Италии, Испании и Южной Германии, то есть из католических стран, где антиклерикализм стал следствием политического конфликта либерального государственного строя и консервативной Церкви, подогреваемого завистью к богатству некоторых религиозных орденов. Наиболее бескомпромиссную антиклерикальную позицию занимал Гюстав Курбе. На его картине «Кюре, возвращающиеся с церковного совещания» пьяные сельские священники по дороге домой предаются грубому веселью и производят впечатление скорее не комическое, а вульгарное. «Кардиналы» Вибера, Крогера или Брюнери изображены не с ненавистью, а с юмором и вызывают у зрителя усмешку, а не желание отправиться на баррикады.
Жорж Крогер. Втайне потворствуя своим желаниям. Дерево, масло. Ок. 1890
Впрочем, иногда шутка оказывалась весьма и весьма колкой. На одной из картин Брюнери кардинал читает газету, а его донимает докучливая муха, норовящая усесться прямо на нос. На первый взгляд это комическая сцена, и ничего более. Однако, присмотревшись внимательнее, зритель замечает, что на картине изображена газета «Ла Круа» – реакционное католическое издание, во время «дела Дрейфуса» занимавшее беспощадно антисемитскую позицию. В подобном контексте муху, донимающую кардинала, можно интерпретировать как образ разложения и распада. На картине Вибера «Индульгенция»[32] кардинал-плутократ блаженно созерцает объявление, рекламирующее продажу индульгенций. Внимательно приглядевшись, мы опять-таки замечаем, что кардинал и сам предается излишествам: он курит папиросу, а за его спиной виднеется стол, обильно уставленный яствами и винами. На картине Брюнери кардинал неловко покачивает на колене младенца; на них смотрит юная хорошенькая няня. Это комическая сценка, но уж не намекает ли название картины, «Племянник кардинала», на более тесное родство представителя духовенства и ребенка?
Интересный ракурс церковной темы выбрали испанцы Хосе Гальегос (1859–1917) и Пабло Салинас (1871–1946). Они специализировались на изображении священников и привлекательных молодых женщин в самых разных ситуациях. Уединение в сумраке исповедальни позволяло священнику насладиться самыми пикантными деталями грехов, в которых сознавались хорошенькие пышногрудые девицы; очень часто на лице священника изображается преувеличенный ужас от услышанного. У Салинаса кардиналы, приглашенные на чай прекрасными богатыми прихожанками, бросают сладострастные взгляды на их округлые прелести. До сих пор никто не написал диссертацию о роли, которую Пабло Салинас, умерший в 1946 году, сыграл в антиклерикализме республиканского движения в годы гражданской войны в Испании, однако, возможно, все еще впереди.
Фрэнсис Бэкон. Без названия (Папа). Холст, масло. Ок. 1954
Высокие сферы Римско-католической церкви и по сей день снабжают сюжетами художников, в том числе имеющих безупречную репутацию модернистов. Фрэнсис Бэкон пишет пап, рты которых разверсты в пронзительном крике. Маурицио Каттелан создает пап, падающих на землю. Подобным работам по-прежнему свойствен дух антиклерикализма, однако мы можем трактовать его и шире, нежели отрицание институтов господствующей Церкви: их авторы давным-давно смекнули, что такие сюжеты хорошо продаются.
Conceptual Art
Концептуальное искусство
Груда конфет, насыпанных на полу галереи Тейт Феликсом Гонзалесом-Торресом, – образец концептуального искусства, вызвавший немалый шум в СМИ. Некоторые сласти, из которых состоит исходный арт-объект, возможно, испортятся, некоторые, возможно, стянут голодные рабочие-оформители, но само произведение непременно будет восполнено новыми конфетами, а то и выставлено на другом конце света, воссозданное из тамошних сластей. Разумеется, его можно воспроизводить бесконечно. Однако авторской работой вправе считаться лишь груда конфет, насыпанная лицом, которое может предъявить сертификат подлинности, выданный либо художником, либо его наследниками.
Знаменитая груда конфет (Феликс Гонзалес-Торрес. Без названия. (Мальчики-любовники). Инсталляция, леденцы в обертках. 1991)
В основе концептуального искусства – негласный примат идеи, или концепции, над качеством исполнения. Если оценить воздействие на зрителей реди-мейдов Дюшана, картин-надписей, даже сюрреализма Магритта, оно в той или иной степени создается самой идеей арт-объекта, а не уровнем ее воплощения, которое в лучшем случае можно счесть сугубо функциональным, своего рода средством выражения концепции. Бывает, что воплощение и вовсе не играет никакой роли, и тогда рынок произведений искусства сталкивается со щекотливой проблемой: а что же, собственно, продавать, если прочного, физически осязаемого арт-объекта и нет?
Однако хитроумный рынок сумел решить и эту проблему. Авторство идеи становится коммерческим предложением, осуществимым на практике: его можно продавать и покупать так же, как и право собственности на обычную картину. Физическим воплощением концептуального арт-объекта следует считать не столько произведение искусства, сколько «фиксацию» идеи этого произведения искусства. «Фиксация» может служить и «товаром», соотносящимся с идеей так же, как репродукция с оригинальной картиной или бронзовая копия – с оригинальной скульптурой. Но иногда из рук в руки переходит только свидетельство о собственности, вроде акционерного сертификата: владелец может вставить его в рамку, а потом с выгодой для себя продать.
Eroticism
Эротика
Возможно, я не самый надежный эксперт в области эротического искусства, ведь я опубликовал роман, в 1994 году завоевавший антипремию лондонского журнала «Литерари ревью» за самую неудачную сексуальную сцену. Когда рецензенты признали написанные мною эротические фрагменты наихудшими во всей британской прозе года, мне сделалось неловко. Однако их приговор утвердил меня во мнении, что все оценки в сфере эротического искусства исключительно субъективны. Впервые я осознал это в Кембридже, где я, студент, почти каждое утро работал в библиотеке музея Фицуильяма. Чтобы туда добраться, требовалось пройти по нескольким галереям, заодно наслаждаясь разглядыванием картин, а вдалеке открывался грандиозный вид на «Тарквиния и Лукрецию» Тициана: Тарквиний, величественно возвышаясь над обнаженной, трепещущей Лукрецией, уже поставил одно колено на край ее постели, готовясь повелительным движением воздетой руки сломить ее сопротивление. Лукреция несколько обескураживала своей полнотой. Однажды мой научный руководитель, профессор Майкл Джефф, спросил у меня: «Это же шедевр эротического искусства, вы не находите?» Я слишком благоговел перед ним, чтобы возражать, однако втайне предполагал, что в коллекции Фицуильяма есть две картины, куда более заслуживающие подобного определения. Это был диптих Хогарта «До» и «После». На первой картине молодой человек на лесной поляне недвусмысленно домогается девицы. Девица, по-видимому, не уступает. На второй картине они полулежат, откинувшись назад, с трудом переводя дыхание: ее сопротивление оказалось кокетством, а их одежда в беспорядке красноречиво свидетельствует о бурной страстности только что совершившегося соития. Тициан ничего не говорил студенту, один вечер в неделю проводившему в душной дискотеке колледжа; Хогарт (по крайней мере, первая часть диптиха) был ему куда ближе.
Если, как утверждает Ротко, цель искусства – передать зрителю чувства художника, то не следует ли оценивать эротическое искусство в зависимости от того, насколько сильное вожделение оно вызывает? Нет, искусство передает зрителю значительно более широкий спектр эмоций, в том числе сочувствие человеку во всех нюансах его существования, во всех интимных физических деталях, выраженное визуальным языком безжалостного реализма. «В искусстве, – говорил Роден, – нет и не может быть ничего безнравственного. Искусство всегда священно, даже когда изображает страсть в ее предельно допустимых проявлениях. Поскольку оно стремится лишь без прикрас запечатлеть увиденное, оно не может пасть». Порнография выбирает те же сюжеты, но стремится пробудить желание зрителя. Если искусство вызывает вожделение, значит это, вероятно, порнография.