У него было удивленное львиное лицо прокаженного, хотя и без гривы, лишь несколько волнистых прядок ползли по голому скальпу. Не сводя глаз с Эндерби, точно убежденный, что Эндерби хочет его загипнотизировать, и слишком вежливый (а) чтобы протестовать, мол, не хочет, чтобы его гипнотизировали, и (b) заявить, что гипноз – это сущая чепуха, он то и дело дерзким движением подносил окурок к губам, затягиваясь с отчаянным стоном, точно это единственный источник кислорода, а он – умирающий.
– Tutti buoni[44], – покивал над своим вином Эндерби. – Весь футбол очень хорошо.
Схватив Эндерби за левую руку, львинолицый выдавил безрадостную улыбку глубокого кровнобратского понимания. Они сидели за грубо сколоченным столом на открытой веранде. Тут фраскати достигало своего последнего вздоха дешевизны – золотые галлоны за несколько кусочков звякающего металла.
– «Вес-Бромвич», – продолжал свою литанию пьяница. – «Манчестер-лунайтек». «Уондерскинс»[45].
Хотя она бодрила чуть больше географических манифестов на холме, но уже начала утомлять Эндерби. Интересно, может, этрусский язык взаправду так звучал? Было слышно, как по главной дороге, за темными и безымянными деревьями, составлявшими стену этого постоялого двора, крышей которому служили небеса, паломники спускаются к своим автобусам, идут медленно и с достоинством после комичных кульбитов с крутого холма. Если у Весты есть хотя бы толика здравого смысла, она сообразит, где его искать. Впрочем, в нынешнем его настроении ему особо не было дела, найдет она его или нет. Рядом с львинолицым и его футбольной литанией развалился патриот, который не верил, что Муссолини взаправду мертв: как король Артур, он восстанет с обнаженным мечом и отомстит за новые обиды своей страны. Этот говорил, что англичане всегда были друзьями Муссолини: итальянцы и британцы рука об руку сражались, чтобы изгнать поганых тедеско[46]. Он часто кривил одну сторону лица на Эндерби, поднимал большой палец, точно император на играх, и заговорщицки подмигивал. Были тут и другие выпивохи, многие с плохими старческими зубами, а у одного на плече сидел неухоженный попугай, пронзительно вопивший отрывок из арии Беллини. Была еще очень грудастая деваха, сельская красотка по имени Биче, которая разносила вино. Иными словами, недостатка в обществе Эндерби не испытывал и не испытал бы впредь. Он жалел лишь, что его итальянский недостаточно хорош. Но он бормотал «Блэкберн роверс» и «Ньюкастл юнайтед» львинолицему, а патриоту – Аддис-Абеба и «Ля фанкьюлла с Золотого Запада»[47]. Тем временем по ту сторону озера с исключительной нежностью заурчал гром.
– Гарибальди, – сказал Эндерби. – Да здравствует итальянская Африка!
Когда наконец объявилась Веста, приятно грязный питейный дворик тут же оказался дезинфицирован, превратившись в фон для модного дефиле «Вог». Она выглядела усталой, но ее спокойствие и элегантность повергли в дрожь всех присутствующих, заставив даже самых грубых выпивох задуматься, а не сорвать ли кепки со своих голов. Кое-кто, вспомнив, что они итальянцы, сказали услужливо «Molto bella»[48] и стали складывать пальцы, точно хотели ущипнуть.
– Так и знала, что найду тебя в подобном месте, – сказала она без вступления. – С меня довольно. Сыта по горло. Ты как будто прилагаешь все усилия, чтобы превратить наш медовый месяц в фарс, а меня выставить круглой дурой.
– Садись, – пригласил Эндерби. – Пожалуйста, сядь. Выпей немного отменного фраскати. – Он кивнул на сухую и довольно чистую часть скамьи, на которой сидел сам.
Львинолицый, сообразив, что она Inglese, предположил в ней страсть к футболу и подобострастно сказал:
– «Арс-Анал», – подразумевая футбольный клуб.
Веста сесть отказалась.
– Нет. Ты пойдешь со мной искать автобус. То, что я должна тебе сказать, подождет, пока не вернемся в Рим. Я не хочу рисковать, что сломаюсь на людях.
– Мир, – насмешливо напомнил Эндерби. – Мир и порядок. Ты сыграла со мной очень гадкую шутку, и я это не скоро забуду. По-настоящему грязную шутку.
– Пошли. Автобусы уже отъезжают. Бросай вино и пойдем.
Эндерби увидел, что остается еще пол-литра драгоценной золотой мочи.
– Салют, – сказал он, наполнив стакан.
Его долгий глоток вызвал крики «браво!», не менее пылкие, чем те, что слышались на священном холме, пусть и звучали они не в честь Эндерби.
– Ладно, – сказал он, махая на прощанье.
– Мы опаздываем, – сказала Веста. – Опаздываем на автобус, а не опаздывали бы, если бы мне не пришлось тебя искать.
– Это была подлая шутка, – повторил Эндерби. – Почему ты мне не сказала, что нас везут в Ватикан?
– Не глупи. Здесь не Ватикан, а летняя резиденция. И где, скажите на милость, этот автобус?
Автобусов было пугающе много, и все выглядели одинаково, и во всех с комфортом обустраивались паломники. Автобусы прикорнули повсюду – у обочины дороги, по мелким холмистым улочкам, как большие жуки в складках постели. Веста и Эндерби начали быстро, но пристально осматривать автобусы вместе с пассажирами, точно намеревались их купить. Ни один не казался знакомым, и Веста поскуливала от душевной муки. Сквозь толстую завесу винных паров Эндерби казалось, что сквозь покровы и лоск заученного английского грубо прорывается варварство шотландского просторечия: резких, как маринованный лук, гортанных задненебных звуков и твердых приступов гласных. Она взаправду беспокоилась.
– Да плевать, если нас тут оставят, не велика беда, – сказал Эндерби. – Должно же быть автобусное сообщение, поезда или такси, или еще что. Мы же не в джунглях заблудились.
– Ты оскорбил экскурсовода, – пожаловалась Веста. – Да еще кощунствовал. Эти люди очень серьезно относятся к религии, знаешь ли.
– Ерунда, – ответил Эндерби.
Небо над их рыщущими головами тайком затянули тучи. Сам воздух приобрел зеленоватый оттенок, точно самая атмосфера задумала рано или поздно сблевать. Из-за озера возобновилась нежная дробь, словно кончиками пальцев по литаврам.
– Дождь польет! – взвыла Веста. – Ух ты, нас накроет. Мы до нитки промокнем!
Но Эндерби, окутанный винными парами, словно дождевиком, ответил, что беспокоиться не о чем, успеют они на проклятый автобус.
Но они не успели. Едва они подходили к какому-нибудь автобусу, тот норовисто заводился, и шестерни в моторе скрежетали насмешливую брань по адресу исключительно одного Эндерби. Сверху на них смотрели улыбающиеся паломники, кое-какие даже руками махали. Словно бы Веста и Эндерби задали огромную вечеринку и сейчас провожали группы неблагодарных гостей.
– Он специально это сделал! – кричала Веста. – Он на нас отыгрывается. Ох, сколько же от тебя проблем!
Они спешили к другому автобусу, и, как котенок за игрой в догонялки, тот тут же срывался с места. Автобусов уже оставалось очень немного, но Эндерби был в целом более или менее уверен, что в каком-нибудь точно лыбится римское лицо, подлое лицо римского экскурсовода, и римские пальцы складываются жестом подлого триумфа.
Литаврщики по ту сторону озера взяли фетровые барабанные палочки и сыграли несколько нот, а автобусы, точно надеясь сбежать от непогоды, унеслись в столицу. Озеро претерпело сложные металлургические трансформации, а небо, смежив веки дня, начало потеть, а после плакать.
– О боже! – воскликнула Веста. – Сейчас начнется!
И действительно, началось как раз тогда, когда от любого укрытия, кроме деревьев, их отделяло с полмили: небеса раскололись, как бочка с водой, и воздух превратился в вертикальное стекло, на которое сверху выливали ведро за ведром. Они слепо бросились к постоялому двору у озера. Веста спотыкалась на элегантных шпильках, Эндерби держал ее под локоть, оба настолько промокли, что срочность искать убежище отпала. От потопа и перхоти у Эндерби зачесался скальп, а летний бежевый костюм напитался влагой. А вот элегантность бедняжки Весты была совсем загублена: шляпа комично хлопала, волосы повисли крысиными хвостиками, тушь потекла, лицо превратилось в харю рыдающей карги, точно она оплакивала утрату своего шика.
– Внутрь, – выдохнул Эндерби, заводя ее прямиком в фойе, где пахло клеем и свежей краской, в комнату с пустыми стульями и столами, где лощеный мальчик-официант наслаждался бесплатным спектаклем дождя. – Думаю, – отдуваясь, сказал Эндерби, – нам придется снять номер, если у них есть номера. Прежде всего, надо обсушиться. Возможно, они…
Официант что-то выкрикнул, потом обратил молодое пустое лицо к промокшей парочке.
– Una camera, – сказал Эндерби. – Si e possible[49].
Мальчик крикнул снова, крик перешел в мальчишеский лай контрапунктом к барабанящим каплям. Пришла сливочнотолстая женщина в цветастом платье, сочувственно поцокала, быстро усмотрела кольцо на пальце Весты и сказала, мол есть camera с одной letto[50]. На фоне ее улыбчивой дородности Веста казалась хнычущим беспризорником.
