— Помилуй бог, да вы стали еще вспыльчивей, чем прежде! — сказал д’Артаньян. — Годы разожгли вашу кровь, вместо того чтобы охладить ее. Кто говорит вам, что я служу этому господину и вас склоняю к тому же?
«Черт возьми, — подумал он, — нельзя выдавать тайну человеку, так враждебно настроенному».
— Но в таком случае, мой друг, — возразил Атос, — что же означает ваше предложение?
— Ах, боже мой, ничего не может быть проще. Вы живете в собственном имении и, по-видимому, совершенно счастливы в своей золотой умеренности. У Портоса пятьдесят, а может быть, и шестьдесят тысяч ливров дохода. У Арамиса по-прежнему полтора десятка герцогинь, которые оспаривают друг у друга прелата, как оспаривали прежде мушкетера; это вечный баловень судьбы. Но я, что я из себя представляю? Двадцать лет ношу латы и рейтузы, а все сижу в том же, притом незавидном чине, не двигаюсь ни взад, ни вперед, не живу. Одним словом, я мертв. И вот, когда мне представляется возможность хоть чуточку ожить, вы все подымаете крик: «Это подлец! Шут! Обманщик! Как можно служить такому человеку?» Эх, черт возьми! Я сам думаю так же, но сыщите мне кого-нибудь получше или платите мне пенсию.
Атос задумался на три секунды и в эти три секунды понял хитрость д’Артаньяна, который, слишком зарвавшись сначала, теперь обрывал все разом, чтобы скрыть свою игру. Он ясно видел, что предложение сделано было ему серьезно и было бы изложено полностью, если бы он выказал желание выслушать его.
«Так! — подумал он. — Значит, д’Артаньян — сторонник Мазарини».
И с этой минуты Атос сделался крайне сдержан. Д’Артаньян, со своей стороны, стал еще осторожнее.
— Но ведь у вас, наверное, есть какие-то намерения? — продолжал спрашивать Атос.
— Разумеется. Я хотел посоветоваться со всеми вами и придумать средство что-нибудь сделать, потому что каждому из нас всегда будет недоставать других.
— Это правда. Вы говорили мне о Портосе. Неужели вы склонили его искать богатства? Мне кажется, он достаточно богат.
— Да, он богат. Но человек так создан, что ему всегда не хватает еще чего-нибудь.
— Чего же не хватает Портосу?
— Баронского титула.
— Да, правда, я и забыл, — засмеялся Атос. «Правда! — подумал д’Артаньян. — А откуда он знает? Уж не переписывается ли он с Арамисом? Ах, если бы мне только это узнать, я бы узнал и все остальное».
Тут разговор оборвался, так как вошел Рауль. Атос хотел ласково побранить его, но юноша был так печален, что у Атоса не хватило духу, он смолчал и стал расспрашивать, в чем дело.
— Не хуже ли пашей маленькой соседке? — спросил д’Артаньян.
— Ах, сударь, — почти задыхаясь от горя, отвечал Рауль, — ушиб очень опасен, и, хотя видимых повреждении нет, доктор боится, как бы девочка не осталась хромой на всю жизнь.
— Это было бы ужасно! — сказал Атос.
У д’Артаньяна вертелась на языке шутка, но, увидев, какое участие принимает Атос в этом горе, он сдержался.
— Ах, сударь, меня совершенно приводит в отчаяние, — сказал Рауль, — то, что я сам виноват во всем этом.
— Вы? Каким образом, Рауль? — спросил Атос.
— Конечно, ведь она соскочила с бревна для того, чтобы бежать ко мне.
— Вам остается только одно средство, милый Рауль: жениться на ней и этим искупить свою вину, — сказал д’Артаньян.
— Ах, сударь, вы смеетесь над искренним горем, это очень дурно, — ответил Рауль.
И, чувствуя потребность остаться одному, чтобы выплакаться, он ушел в свою комнату, откуда вышел только к завтраку.
Дружеские отношения обоих приятелей нисколько не пострадали от утренней стычки, а потому они завтракали с большим аппетитом, изредка посматривая на Рауля, который сидел за столом с влажными от слез глазами, с тяжестью на сердце и почти не мог есть.
К концу завтрака было подано два письма, которые Атос прочел с величайшим вниманием, невольно вздрогнув при этом несколько раз. Д’Артаньян, сидевший на другом конце стола и отличавшийся прекрасным зрением, готов был поклясться, что узнал мелкий почерк Арамиса. Другое письмо было написано женским растянутым и неровным почерком.
— Пойдемте фехтовать, — сказал д’Артаньян Раулю, видя, что Атос желает остаться один, чтобы ответить на письма или обдумать их. — Пойдемте, это развлечет вас.
Молодой человек взглянул на Атоса; тот утвердительно кивнул головой.
Они прошли в нижнюю залу, в которой были развешаны рапиры, маски, перчатки, нагрудники и прочие фехтовальные принадлежности.
Они прошли в нижнюю залу, в которой были развешаны рапиры, маски, перчатки, нагрудники и прочие фехтовальные принадлежности.
— Ну как? — спросил Атос, придя к ним через четверть часа.
— У него совсем ваша рука, дорогой Атос, — сказал д’Артаньян, — а если бы у него было вдобавок и ваше хладнокровие, не оставалось бы желать ничего лучшего…
Молодой человек чувствовал себя пристыженным. Если он два-три раза и задел руку или бедро д’Артаньяна, то последний раз двадцать кольнул его прямо в грудь.
Тут вошел Шарло и подал д’Артаньяну очень спешное письмо, только что присланное с нарочным.
Теперь пришла очередь Атоса украдкой поглядывать на письмо.
Д’Артаньян прочел его, по-видимому, без всякого волнения и сказал, слегка покачивая головой:
— Вот что значит служба. Ей-богу, вы сто раз правы, что не хотите больше служить! Тревиль заболел, и без меня не могут обойтись в полку. Видно, пропал мой отпуск.
— Вы возвращаетесь в Париж? — живо спросил Атос.
— Да, конечно, — ответил д’Артаньян. — А разве вы не едете туда же?
— Если я попаду в Париж, то очень рад буду с вами увидеться, — слегка покраснев, ответил Атос.
— Эй, Планше! — крикнул д’Артаньян в дверь. — Через десять минут мы уезжаем. Задай овса лошадям.
И, обернувшись к Атосу, прибавил:
— Мне все кажется, будто мне чего то не хватает, и я очень жалею, что уезжаю от вас, не повидавшись с добрым Гримо.
— Гримо? — сказал Атос. — Действительно, я тоже удивляюсь, отчего вы о нем не спрашиваете. Я уступил его одному из моих друзей.
— Который понимает его знаки? — спросил д’Артаньян.
— Надеюсь, — ответил Атос.
Друзья сердечно обнялись. Д’Артаньян пожал руку Раулю, взял обещание с Атоса, что тот зайдет к нему, если будет в Париже, или напишет, если не поедет туда, и вскочил на лошадь. Планше, исправный, как всегда, был уже в седле.
— Не хотите ли проехаться со мной? — смеясь, спросил Рауля д’Артаньян. — Я еду через Блуа.
Рауль взглянул на Атоса; тот удержал его едва заметным движением головы.
— Нет, сударь, — ответил молодой человек, — я останусь с графом.
— В таком случае прощайте, друзья мои, — сказал д’Артаньян, в последний раз пожимая им руки. — Да хранит вас бог, как говаривали мы, расставаясь в старину при покойном кардинале.
Атос махнул рукой на прощание, Рауль поклонился, и д’Артаньян с Планше уехали.
Граф следил за ними глазами, опершись на плечо юноши, который был почти одного с ним роста. Но едва Д’Артаньян исчез за стеной, он сказал:
— Рауль, сегодня вечером мы едем в Париж.
— Как! — воскликнул молодой человек, бледнея.
— Вы можете съездить попрощаться с госпожой де Сен-Реми и передать ей мой прощальный привет. Я буду ждать вас обратно к семи часам.
Со смешанным выражением грусти и благодарности на лице молодой человек поклонился и пошел седлать лошадь.
А д’Артаньян, едва скрывшись из поля их зрения, вытащил из кармана письмо и перечел его:
«Возвращайтесь немедленно в Париж. Дж. М».
— Сухое письмо, — проворчал Д’Артаньян, — и не будь приписки, я, может быть, не понял бы его; но, к счастью, приписка есть.
И он прочел приписку, примирившую его с сухостью письма:
«P.S. Поезжайте к королевскому казначею в Блуа, назовите ему вашу фамилию и покажите это письмо: вы получите двести пистолей».
— Решительно, такая проза мне нравится, — сказал Д’Артаньян. — Кардинал пишет лучше, чем я думал. Едем, Планше, сделаем визит королевскому казначею и затем поскачем дальше.
— В Париж, сударь?
— В Париж.
И оба поехали самой крупной рысью, на какую только были способны их лошади.
ГЛАВА 18
Герцог де Бофор
Вот что случилось, и вот каковы были причины, потребовавшие возвращения д’Артаньяна в Париж.
Однажды вечером Мазарини, по обыкновению, пошел к королеве, когда все уже удалились от нее, и, проходя мимо караульной комнаты, из которой дверь выходила в одну из его приемных, услыхал громкий разговор.
Желая узнать, о чем говорят солдаты, он, по своей привычке, подкрался к двери, приоткрыл ее и просунул голову в щель.
Между караульными шел спор.