Лодка ждала, покачиваясь на волнах, но Игорьку не хотелось обратно. Ему хотелось пройти по всей этой пустыне — вдоль и поперек, а потом найти город с недавно выстроенной им же круглой башней и, взяв в руки ноутбук, ввести свой пароль — шесть нулей.
Увидеть окошечко ввода команды.
«Лето придет». Enter.
Подтвердить изменения?
Игорек потянулся курсором к окошечку, но свет померк, и сверху на него пало черное воронье. Суетливо дергая его за плечи, руки и волосы, оно билось рядом и оглушительно орало на ухо.
— Не надо, — вяло отмахнулся от воронья Игорек, перевернулся на спину и увидел лицо Артура, склонившегося над ним с зажженной настольной лампой.
— Убери, — попросил Игорек, загораживаясь руками. — Я никуда не хочу. Я никуда не поеду.
— Это важно, Игорь, — сказал Артур, гася лампу. — Умирает очень важный человек. Тебе надо ехать.
Он говорил медленно, осторожно подбирая слова.
— А где Юлька? — Игорек сел, испуганный мелькнувшей в голове догадкой — его словно сжало в ледяных тисках. Остро, жгуче больно. — Где?
— Поехали, — ответил Артур. — Не надо одеваться, машина уже внизу.
Игорек оттолкнул его и скатился по лестнице, цепляясь руками за перила.
— Юля!
В каминной зале было тихо и темно. Покосившийся экран камина казался пыльным пятном. Едва не сбив Артура с ног, Игорек метнулся наверх, в комнаты, но там тоже было пусто. На столе лежали открытки с пожеланиями здоровья и счастья, все подписанные Юлькиной рукой.
— Где она? — задыхаясь, спросил Игорек у открыток, и вдруг заметил еще одну узкую лестницу в самом углу. Забрался по ней, трясущейся и шаткой, выбил рукой крышку деревянного люка и вылез на чердак. В черноте тускло поблескивали обода инвалидного кресла, зажатого в углу меж горами какого-то хлама.
Он несколько секунд смотрел на это кресло и увидел — женскую прямую фигурку, сидящую в нем. На женщине была вязаная кофточка, отороченная синим мехом. Ноги женщины лежали бессильно, криво, но руками она крепко опиралась на ручки.
Вспышкой проявились карие, нежные глаза, а потом они же, — под серой шапочкой, и искривленные полудетские ножки, обнаженные в глубокой яме — с мерзлым звуком в них ударялась ссыпаемая сверху земля.
— Игорь! — позвал Артур. — Быстрее!
И Игорек пошел вниз, надеясь увидеть Юльку в одной из ближайших больниц. Туда его и повезли. Дождь хлестал в окна черного джипа, дорога впереди плавилась, как серая сталь, и яростно бились на веревочке пара игрушечных деревянных кубиков.
— Выходи, — приказал Артур и почтительно вывел Игорька под руку, остерегаясь заходить с правой стороны. Возле больницы Сестер стояли, все в синих огнях, реанимационные машины. Откуда-то издалека доносился странный гул, похожий на гул телевизора, включенного на военном боевике. Дождь заглушал гул. Оскальзываясь в грязи, Игорек дошел до лестницы и вошел. В больнице было светло, пустынно, но страшно напряженно — словно в палатах ждали, что вот-вот вспыхнет проводка. Листья искусственных растений жались к стенам. По синим коврам Игорек дошел до операционной, привычно вымыл руки, и медсестра густо намазала ему пальцы йодом. Пахло в операционной тошнотворно — разваленной мясной тушей, чем-то горячим, металлическим и еще гарью. Белый экран закрывал от Игорька лицо раненого, лежавшего на спине. Уже раскрытая и растянутая рана по бокам отливала ожоговой грязью.
Достаточно было короткого взгляда — это не Юлька, и вообще не женщина.
Вопреки обыкновению, в операционной появился и Артур, в белом халате, морщившемся на его сильных плечах, и хирургической полумаске.
— Кто это? — коротко спросил Игорек, глядя на рану.
— Это очень важный человек, — снова повторил Артур. — Пулю извлекли, но…
Игорек обошел экран и увидел землистое, толстое лицо. Белесые короткие ресницы редко торчали из припухших бордовых век.
«Евгеника — не псевдонаука! И не надо привязывать ее к фашизму! Фашизм — это огонь в неумелых руках! Мы все знаем, что огонь может вызвать пожар, но мы же пользуемся газовыми плитами!»
Бульканье, сиплый смех.
С него все и началось. С него, человека, который не мог справиться с собственным жиром, но точно знал, что нужно для выживания нации.
— А не надо мне объяснять, — сказал Игорек. — Сам вижу — позвоночник раздроблен. И быть вашему товарищу заведующему подотделом очистки овощем. Я его лечить не буду. Можете усыплять… выполните свой гражданский долг.
Игорек стащил с головы белую шапочку, откинул в сторону халат. Артур преградил ему дорогу, но Игорек посмотрел искоса:
— Не пожалею же… — спокойно сказал он, и Артур посторонился.
— Пропустите его, — хмуро сказал он дежурящей у дверей охране. — Сам вернется… от ломки свихнется и назад прибежит. Время еще есть.
Игорек вышел под проливной дождь. Лужи кипели под ногами, но он шел без разбору, запрокинув голову. Светлые волосы намокли и клочками прилипли ко лбу и щекам. Дождь лил с такой силой, что было больно затылку и плечам.
И он же охладил воспаленный рассудок — впервые за долгое время Игорек смог думать. Он думал — что бы ни произошло в этом мире, виноват будет он. Тяжесть черного неба лежала на нем, и к ней добавлялась тяжесть клетчатой тряпочки в кармане, тяжесть инвалидной коляски на чердаке дома-затворника, тяжесть слез Столетнего и Юлькиной боли. Под этой тяжестью Игорек сгибался, колени дрожали, но он шел вперед, минуя улицу за улицей.
Он смотрел вокруг, учась видеть все заново — вот горят окна, за ними живут люди, вот след от острых каблучков — здесь прошел человек, вот запертый магазин — это все люди, люди, тысячи и сотни, живых, одинаковых изнутри, но разных на лица, и в каждом живет целая вселенная — как он мог об этом забыть…
Мир вокруг — словно яблоко на ладони, живое, с прозрачными медовыми прожилками, наполненное кровью. Горькое яблоко, одинокое, печальное яблоко, которое уже не повесишь обратно на ветку.
И дождь, и затянувшаяся весна — во всем его вина, его, Игорька, он выбил себе право жить в смутное время, и он же не смог за это расплатиться.
Он замер у покосившейся автобусной остановки, посмотрел на номер маршрута и вспомнил — у него есть дом и там ждет, наверное, в несколько месяцев постаревшая и угасшая женщина. Ее пудреницы закрыты, духи заткнуты пробками, и на лице нет тонального крема — ее лицо стало живым, прежним, измученным… Потому что со всех плакатов улыбается напрочь забывший о ней сын, потерявший жалость, совесть и любовь.
Игорек повернулся, пытаясь рассмотреть на пустынной дороге рейсовый автобус. Сжался под холодным ливнем и отстраненно подумал: я обменяю свою жизнь на то, чтобы тот умер. Это будет справедливо. Судья, приготовь себе виселицу. Enter.
Он жался под колпаком остановки несколько минут, а потом побрел пешком, проваливаясь в заполненные водой выбоины по колено. В кроссовках хлюпало, джинсы намокли и стали тяжелыми, словно глиняные.
В небе, прорезав черноту, быстрым беличьим хвостом мелькнула молния и белым светом вывела шагающего рядом с Игорьком человека.
— Хороший обмен, — сказал Крис, поворачиваясь к Игорьку.
Игорек остановился. Под опущенным капюшоном спортивной куртки матовой тьмой мерцали внимательные глаза бывшего Вершителя, и Игорек вдруг понял — то, что он принимал за бесстрастность и равнодушие, на самом деле — усталость. А еще — доверие.
— Ты про меня и этого жирного? — спросил Игорек, облизывая влажные губы. — Да, я тоже так думаю. Так что убей меня любым способом, но пусть умрет и он. Я даже думать не хочу, что будет, если он выживет.
— А если его место займут другие, и такие же?
— Не надо, — поморщился Игорек. — Каждый должен вытянуть ровно столько, на сколько у него хватит сил. Никто из нас не спасет мир, но каждый может выложиться полностью.
Я не прыгну выше головы. Просто так богом не стать — для этого недостаточно раздать хлебы и вино. Это значит — отдать самого себя. Я не так давно это понял.
— И что? — спросил Крис, обходя длинную, как крокодил, лужу. — Отдаешь?
Игорек сначала не понял, а потом рассмеялся.
— О, черт, — сказал он. — Разве это та жертва?!
— Хорошо, — остановил его Крис. — Слушай внимательно: я приведу Кайдо, когда придет время, а пока оно у тебя есть, иди прямиком к святому отцу. Для тебя еще найдутся дела.
— Я хотел домой. Попрощаться хотя бы.
— Не надо. Доверься мне.
И Игорек доверился. Пригладил рукой мокрые волосы и завертелся, ища нужное направление.
Крис указал глазами и пропал.
Остался только дождь и Игорек, замерший под светом покосившегося желтого фонаря.
Гул вдали усиливался, несмотря на быстро наступающую ночь. Черные безмолвные дома все реже сверкали фольгой зажженных окон.
